Вид с сорок второго этажа в этот дождливый июньский день навевал тоску. Справа высилась башня Спейс-Нидл, [20] ее черно-белый диск буквально завис в скучном сером небе.
Джуд стояла у окна, рассматривая свое отражение в стекле. Она старалась казаться спокойной, но у нее это плохо получалось. Ее трясло, словно она выпила десять чашек кофе на голодный желудок. Паника затаилась где-то совсем рядом, Джуд чувствовала, как та подкрадывается, выжидает тенью в уголке, когда бы наброситься. Но она не понимала источника своего страха. Она просто знала, что боится, а началось это с тех пор, как они прочли письмо Лекси.
— Я горжусь вами, Джуд, — произнесла доктор Блум своим необычным ровным голосом. — Нужно много мужества, чтобы снова встретиться лицом к лицу с Лекси.
— Я не встречалась с ней лицом к лицу. По правде говоря, я старалась даже не смотреть на нее.
— Но потом все-таки посмотрели?
Джуд кивнула, нервно кусая ноготь большого пальца и постукивая ногой.
— И что вы увидели?
— Я увидела девушку, убившую мою дочь, и мать моей внучки, и первую любовь моего сына. И девушку, которая когда-то мне очень нравилась. — Джуд почесала щеку. По коже внезапно побежали мурашки. — Что со мной происходит, доктор Блум? Мне кажется, я схожу с ума.
— Ничего подобного. Мне кажется, вы готовы для собрания «Сочувствующих друзей». Оно как раз состоится сегодня. В два.
— Опять разговоры? — Джуд вздохнула, продолжая отбивать ритм ногой, сжимать и разжимать кулаки. — Я не собираюсь идти на собрание убитых горем родителей и говорить о Мии. Разве этим ее вернешь?
— В какой-то мере.
— Так может сказать только человек, который не терял детей. Нет, спасибо.
— Единственный способ исце…
— Господи, помоги… Если вы скажете «исцелиться», я уйду. Нет никакого исцеления, все это полная ерунда. Я до сих пор не могу слушать музыку — никакую. Я до сих пор плачу почти каждый раз, когда принимаю душ. Иногда я кричу в машине. Я говорю со своей дочерью, а она меня не слышит. Ничего не проходит.
— Раньше вы говорили, что для вас все кругом серое.
— Я говорила, что живу в серой массе. В густом тумане.
— И вам казалось, что шел пепельный дождь той ночью, когда умерла Миа?
— Да, а что?
Харриет посмотрела на нее поверх стекол очков. И приняла решение.
— Так вот, если вы по-прежнему окружены серым, то, думаю, вам следует оглядеться. Может быть, сейчас вы разглядите что-то другое. Силуэты. Людей.
Джуд перестала грызть ноготь.
— Что вы имеете в виду?
— Я знаю, что ваша боль не пройдет, Джуд. Но, может быть, вы наконец готовы признать тот факт, что в жизни есть место не одной только боли. Поэтому вы сейчас и ведете себя как изнеженный пудель. Боитесь чувствовать, но это происходит все равно. Вы впустили к себе в дом Лекси. А это огромный шаг, Джуд.
— Я еще почитала Грейс сказку, поиграла с ней в игру, — тихо произнесла Джуд.
— И как вы при этом себя ощущали?
Джуд взглянула на нее.
— Как бабушка. — Глаза ее наполнились слезами, а она этого не заметила. — Я была жестока к Заку. Просто не могла… взглянуть на него без того, чтобы не вспомнить…
— Воспоминания не вредят, Джуд.
— Но только не мне, док. Они меня разрушают.
— Может быть, вам и нужно рассыпаться, чтобы потом собрать себя по кускам.
— Боюсь, я никогда не стану прежней.
— Станете. Вы уже на пути к этому, Джуд.
— Что мне делать теперь?
— Слушайте свое сердце.
Джуд передернулась. Она упорно старалась закрыть на замок свои чувства, и теперь мысль о том, чтобы выпустить их снова, приводила в ужас. Она не знала, сумеет ли. И захочет ли.
До конца часа Джуд пыталась слушать доктора Блум, но в ней снова пробуждалась паника, заглушавшая все, кроме затрудненного дыхания. Что, если она позволит себе снова раскрыться и тогда боль просто поглотит ее? Что, если она потеряет те успехи, которых добилась? Еще совсем недавно Джуд была практически бесполезным, вечно рыдающим существом, не имевшим сил продержаться день без лекарств.
В конце сеанса она что-то сказала доктору Блум — сама не поняла, что — и вышла на улицу.
День показался ей одновременно и ярким, и тусклым. Низко висели облака цвета серого песка. Солнечный свет пробивался кое-где, пока дождь падал такими мелкими каплями, что местные его даже не замечали, только туристы прятались под цветными зонтами. Она постояла на углу под плачущим небом и постаралась вспомнить, куда идти. Ей почему-то показалось, что, куда бы она ни направилась, все равно ошибется.
— С вами все в порядке, мэм? — спросил мальчишка, остановившись рядом. С растрепанными волосами и скейтбордом под мышкой он напомнил ей далекое прошлое — а может быть, близкое, — когда Зак и Миа ходили в младшие классы.
Она бы все отдала, лишь бы побежать сейчас к машине, доехать до парома, а оттуда — домой. Но она не могла. Это была среда.
— Да, — ответила она. — Спасибо. — Она медленно двинулась вперед. Дождь барабанил по голове, его капли попадали в глаза, но Джуд ничего не замечала.
Совсем скоро Джуд оказалась перед входом в галерею матери. В окнах по обе стороны от закрытой двери висели огромные полотна — на одном был традиционный пейзаж, тюльпаны в индейской долине, золотые и красные, под меланхолично черным небом; на втором — натюрморт, ваза с розовыми георгинами. Только при внимательном рассмотрении можно было заметить тончайшие трещинки на старинном фарфоре.
Джуд открыла большую стеклянную дверь и вошла в элегантный вестибюль. Поздоровавшись со швейцаром, она направилась к лифту и поехала на последний этаж.
Лифт открылся в пентхаусе: четыре тысячи квадратных футов светлых мраморных полов, кое-где заставленных французской антикварной мебелью — изысканной, но неудобной. В окна от пола до потолка попадала линия горизонта с силуэтами зданий, бухта Эллиот и, в хорошие дни, гора Рейнир.
— Джудит, — сказала мать, выходя ей навстречу. — Ты сегодня рано. Хочешь бокал вина?
— Отчаянно. — Джуд прошла за матерью в гостиную, на стенах которой, выкрашенных в кремово-белый цвет, были развешаны огромные полотна. Ни одна из картин Джуд не нравилась — темные тона, гнетущие и тревожные. На нее они всегда действовали угнетающе. Помимо картин, ни одного цветного пятна. Джуд опустилась на белый стул возле камина.
Каролина принесла бокал белого вина.
— Спасибо, мама.
Мать расположилась на светлом диване напротив Джуд. Глядя на Каролину, можно было подумать, что она подготовилась к светскому приему — седые волосы, элегантно и чуть небрежно собранные во французский узел; умелый макияж, подчеркивавший цвет глаз и скрывавший веер морщин вокруг тонких губ.
— Ты чем-то расстроена? — спросила мать, потягивая вино.
Довольно необычная реплика из уст матери, слишком личная. При других обстоятельствах Джуд улыбнулась бы, придумав какую-нибудь красивую отговорку, но возвращение Лекси, то проклятое письмо, переживания сына — все это выбило ее из колеи. У нее не осталось сил, и она терзалась страхом, хотя не понимала почему. Что теперь делать — оставаться на месте? Выжидать? Или пусть все идет своим чередом? У нее словно опять выбили почву из-под ног. И она хотела с кем-то поговорить, ей необходима была чья-то помощь, чтобы найти выход. Только собственная мать вряд ли была тем человеком, в чьей помощи она нуждалась.
Ей хотелось улыбнуться, поменять тему разговора, сделать вид, будто ее ничто не тревожит, но вся ее жизнь, похоже, разваливалась на куски, и сил на притворство не осталось.
— Почему так получается, что мы с тобой никогда не говорим по душам? — медленно проговорила она. — Я ведь даже тебя не знаю. И ты, безусловно, не знаешь меня. Почему так?
Каролина отставила бокал. В этот серый дождливый день Джуд впервые заметила, как постарела ее мама, какой у нее усталый вид. Худенькие, хрупкие плечи, немного сутулая спина, которая еще совсем недавно была прямой.
— Кому-кому, а тебе следовало бы понять, Джудит. — Голос матери резал как острая бритва, но взгляд был непривычно мягким. Глаза Каролин смотрели печально. Неужели они всегда так смотрели?
— Что мне следовало понять?
Каролина бросила взгляд в окно.
— Я любила твоего отца, — тихо произнесла она дрогнувшим голосом. — Когда его не стало, я понимала, что должна заботиться о тебе, и я хотела заботиться о тебе, любить тебя, но внутри у меня было пусто. Даже способность рисовать исчезла. Я думала, что это состояние продлится день, неделю. — Она перевела взгляд на Джуд. — Но все продолжалось, а когда наконец я снова начала дышать, ты от меня отдалилась. И я не знала, как тебя вернуть.
Джуд потрясенно смотрела на мать. Как получилось, что она так и не поняла этой связи? Она знала, что мать бросила живопись в день похорон отца, уйдя из дома и, по сути, так и не вернувшись.
— Я наблюдала, какой матерью ты становишься, и гордилась тобой. Но я никогда этого не говорила. Все равно ты бы меня не услышала, хотя, возможно, мне просто хотелось так думать. Как бы там ни было, я молчала. А потом я увидела, что ты совершаешь ту же самую ошибку, что и я: ты перестала любить Зака… и себя. Это разбило мне сердце. Я могла бы тебе сказать, что ты делаешь не так, если бы не твоя уверенность в том, что я слабая, а ты сильная. Поэтому, да, Джудит, ты — из всех людей, именно ты — должна понять мои ошибки. Тебе следовало знать, почему я так с тобой обращалась.
Джуд не знала, что сказать. У нее возникло ощущение, будто вся ее жизнь, ее мир только что треснули пополам.
Каролина поднялась с дивана, и Джуд на секунду показалось, что мать сейчас подойдет к ней, преодолеет расстояние между ними и сядет рядом.
— Ты молода, — наконец произнесла Каролина. — Ты еще можешь исправить эту ошибку.
Джуд начало трясти, происходило то, чего она боялась.
— Как?
— Люди считают, что любовь — проявление верности, — сказала мать. — Иногда она проявление воли. У меня не было сил любить тебя, Джуд, или проявить эту любовь, быть может. Я и сама не знаю, что это было, но я знаю одно: ты сильнее, чем я была когда-то.
Отчасти это было то же самое, о чем постоянно твердила ей доктор Блум. Джуд увидела сожаление в глазах матери и как будто на секунду заглянула в собственное будущее. Ей не хотелось однажды проснуться и понять, что тебе уже восемьдесят и ты одна.
— Я не единственная, кто может исправить ошибку, мам.
— Я уже не молода, — сказала Каролина. — Я упустила свой шанс, я знаю.
— Поэтому мы с тобой и встречаемся вот так — за обедом.
— Конечно.
— И поэтому ты хотела, чтобы я взяла на себя галерею. Тогда у нас было бы хоть что-то общее.
— Ты когда-нибудь задавалась вопросом, откуда у галереи такое название? ДЖЕЙСИ. Отец назвал ее в честь нас троих по первым буквам наших имен. Он думал, что мы всегда будем вместе. — Она вздохнула. — Еще одно мое сожаление.
Джудит поднялась со стула. Руки ее уже не дрожали, она давно, несколько месяцев, а может быть, и лет, не чувствовала себя такой сильной. Она не знала, как исправить все ошибки, которые совершила, но пора было их исправлять. Одну за другой.
— В субботу я веду Грейс в океанарий. Почему бы тебе не пойти с нами?
Каролина неуверенно улыбнулась.
— Ты серьезно? Я могла бы встретить вас у парома. Скажем, в одиннадцать. А потом мы пообедаем в «Айваре». Вы с отцом когда-то любили бросать картофель чайкам.
В голове Джуд ожило воспоминание: она стоит на набережной вместе с родителями и швыряет чайкам, кружащим над водой, кусочки картофеля. «Вот так, заинька… У ребенка меткая рука, правда, Каро?»
— Он любил нас обеих, — сказала Джуд.
Каролина кивнула.
— Как хорошо наконец-то поговорить о нем!
И тут Джуд поняла, что ей нужно делать. Возможно, она знала это и раньше, но именно сейчас, в это мгновение, словно осознав что-то очень важное, она была готова попробовать.
— Я не могу остаться на обед. Прости. У меня появилось срочное дело.
— Конечно, — ответила мать. Если она и удивилась этой внезапной перемене, то не подала виду. Просто проводила дочь до лифта.
Прощаясь, они долго смотрели друг на друга; в материнском лице с мелкой сеточкой морщин, похожей на трещины на старом фарфоре, Джуд видела давно забытый образ другой женщины, которая любила рисовать.
— Мне тебя не хватало, Джудит, — тихо проговорила мать.
— Мне тебя тоже. Увидимся в субботу.
Джуд покинула пентхаус и вернулась в подземный гараж на Вирджиния-стрит. Оттуда она выехала, сменив темную парковку на серый дождливый день. Пока она добиралась до местного центра, то вела машину очень внимательно. Доехав, просидела в машине полтора часа, ожидая. И каждая минута была проявлением мужества; уехать было бы проще. Так она и поступала в прошлом…
Подъехала машина и остановилась чуть впереди, за ней еще одна. Прошло несколько минут, и в здание потянулась цепочка людей. Большинство из них женщины, они шли одна за другой, под дождем, без зонтов.
Джуд понимала, какой опасный выбор она сделала, но и иной выбор был не менее опасен.
«Любовь — проявление воли».
Слишком долго она ее боялась.
Джуд открыла трясущейся рукой дверцу машины и вылезла под дождь. Сжав руки в кулаки, пошла по улице.
С ней поравнялась молодая женщина с распущенными темными волосами и карими глазами, полными слез.
Джуд подстроилась под ее шаг. Так, молча, они двинулись дальше.
Висевшее на двери объявление гласило: «Сочувствие друзей. 14:00. Группа поддержки в горе».
Джуд резко остановилась, словно споткнувшись. Внутри ее стремительно расправил крылья страх, она едва могла дышать. Она еще не готова, нужно немедленно повернуться и бежать. Она не намерена туда идти. Что, если они потребуют от нее отпустить Мию?
Молодая женщина, шедшая рядом, тронула Джуд за руку.
Джуд вздрогнула и посмотрела на брюнетку. В ее глазах Джуд увидела не только слезы, она увидела понимание. Перед ней стояла женщина такая же, как она сама — с безжизненными, пустыми глазами, крепко сжатыми губами, небрежно причесанная. Джуд видела таких женщин, она хорошо знала, каково это — окаменеть и одновременно испытывать боль.
«Неужели и я так выгляжу?» — подумала Джуд. И она сделала то, чего никогда не делала в жизни: протянула руку незнакомому человеку. Вот так вместе они и вошли в открытую дверь.