За всеми своими переживаниями Гарри, оказывается, не заметил, что уже наступил декабрь. Разговор с Гермионой как будто снял пелену с глаз, и, выйдя из библиотеки, он долго стоял у окна в коридоре, изумленно глядя на падающий сплошной стеной снег. Сколько же он не выходил из замка? Получалось, почти уже месяц... Гарри рывком распахнул окно, и усевшись на подоконник, высунулся наружу, жадно вдыхая холодный воздух.
— Совсем спятил, Поттер? — раздалось за спиной. — Решил мозги проветрить?
Гарри повернулся, безмятежно улыбаясь:
— И тебе привет, Малфой. Видал, какой снег?
Драко пожал плечами:
— Он с утра идет.
— А я только увидел, представляешь, — Гарри засмеялся и встряхнул головой. Подтаявшие в волосах снежинки рассыпались сверкающими брызгами.
Малфой посмотрел на него странным долгим взглядом, поежился:
— Ты все-таки спятил, Поттер. Холодно же, закрой окно. На ужин-то идешь?
Гарри с сожалением еще раз посмотрел на летящий снег и спрыгнул с подоконника. При слове «ужин» он понял, что зверски голоден. Как же давно он толком не ел!
— Пошли быстрее, — он подтолкнул Драко, и тот, наверно, окончательно уверился, что Поттер спятил. Но Гарри-то знал, что все как раз наоборот — он приходил в себя.
Приближающееся Рождество принесло новые для Гарри, приятные хлопоты. Он сходил наконец в гости к Хагриду, который мягко пожурил его за излишнее рвение в учебе: «Вона как отощал, итак ведь худющий. Меру-то во всем знать надо!» и согласился в следующее посещение Гринготтса взять денег для Гарри: «Оно понятно, Рождество ж скоро, подарки надо... И чего я сразу-то не подумал, не сказал тебе в тот раз припасти чутка денежек-то». Гарри благоразумно промолчал, что после «того раза» он уже дважды посетил банк, и на что на самом деле предназначались запрошенные двадцать галлеонов. Но ведь, правда, он теперь может делать подарки на Рождество! У него были деньги, и было, кому дарить — тот же Хагрид, мадам Помфри, Малфой, соседи по спальне, Падма, Лиза... Декану деньги на подарок собирали всем курсом. Подумав, Гарри решил включить в свой маленький список Гермиону Грейнджер и с упоением погрузился в изучение каталога «Сладкого королевства», решив, что любому человеку должна понравиться коробка хороших конфет. На что-либо другое он решил не замахиваться, опасаясь попасть впросак.
Разнообразие упаковки и фантазия оформителей подарочных наборов волшебных сладостей поражали воображение, и выбор был делом сложным и увлекательным. Гарри провел за этим приятным занятием чуть не полдня, потом отправил Хедвиг с заказом, и, с чувством выполненного долга, отправился к декану, чтобы его включили в список остающихся на каникулы в замке студентов.
— Конечно, мистер Поттер, — профессор Флитвик отметил его в списке и озабоченно нахмурился. — Только обещайте, что не будете торчать все эти каникулы в библиотеке. Вам надо больше бывать на воздухе, развлекаться с друзьями. Хорошо, Гарри?
Гарри послушно согласился.
Исполнить обещание оказалось легче, чем он думал. Дни стояли прекрасные — солнечные, с легким бодрящим морозцем, с искрящимся под солнцем пушистым снегом... Гарри наконец обновил свои роскошные сапоги — гулять в них по сугробам было одно удовольствие. И еще раз в душе поблагодарил Малфоя за вовремя одолженные каталоги. Иначе бы не было у Гарри таких хороших перчаток и уютной шапочки. И было бы не так тепло и удобно гулять по хрустящему снегу, разглядывать причудливые узоры на озерном льду и думать.
Гермиона совершенно правильно сказала — каждый может умереть в любой момент, и по самой нелепой причине. А от убийц и разных троллей, в отличие от пьяного водителя на дороге, можно защититься. Гарри ведь смог, хотя и таким ужасным образом... Но если бы он знал, как, ему не пришлось бы убивать профессора. А может, и пришлось бы... Но решение все равно одно — учиться. И над этим Гарри уже работает.
Другой вопрос — почему профессор Квиррелл и тот темный призрак хотели убить Гарри? Конечно, могло быть такое, что Квиррелл был сторонником Волдеморта и хотел отомстить Мальчику-Который-Выжил, но тогда почему он тянул целых два месяца? В первые дни сентября Гарри можно было просто придушить как цыпленка, он был так оглушен и опьянен новым миром, что ничего вокруг не видел.
Тогда, возможно, Гарри мог мешать Квирреллу что-то сделать. Но он, кроме классов, факультетской башни, библиотеки и Большого зала и не бывал нигде. А уж в этих местах и так всегда полно народа.
Подумав, Гарри нашел еще причину — кажется, в фильмах это называли «убрать свидетеля». Но чему Гарри мог стать свидетелем? В том коридоре кроме них двоих, ну троих, если считать призрака, никого и ничего не было, даже портретов. Прошел бы профессор мимо, Гарри и минуты лишней не думал бы о нем... А если бы призрак мимо пролетел?!
Гарри в досаде хлопнул себя по лбу. Вот балда! Ведь дураку понятно, что дело именно в этом странном призраке! Именно его и хотел скрыть Квиррелл! И именно он требовал убить Гарри! И он сказал, что вернется и все равно убьет...
Гарри вспомнил жуткий, нечеловеческий голос, холод и смрад и передернулся. Значит, сам призрак ничего сделать не может, раз сбежал после смерти Квиррелла, оставив Гарри живым и здоровым, только грозился.
А призрак действительно странный. Гарри уже перерыл всю библиотеку в поисках информации о привидениях и призраках. Во всех книгах без исключения утверждалось, что духи умерших людей появляются в местах, имевших особое значение при их жизни, и нигде более. Это во-первых. То есть виденный Гарри дух, по идее, должен был всегда быть в Хогвартсе, но все местные привидения были известны наперечет. Или это совсем новый, свежий, так сказать, призрак? Гарри задумчиво покачал головой. Может быть... Но этим странности загадочного духа не исчерпывались. Вторым отличием был его внешний вид. Все известные Гарри привидения, да и в книгах так говорилось, выглядели как светло-серые фигуры разной степени прозрачности. В коридоре же над ним пролетело черное облако, и Гарри мог поклясться, что видел горящие красные глаза. В-третьих, от него ужасно пахло, чем-то тухлым и приторным. Как от гниющего трупа, пришло на ум Гарри. Во всяком случае, в жару из мусорного бака несло примерно так же. А ведь призраки состоят из особого рода тумана, пахнуть они ничем не могут. И, в–четвертых, какой-то уж очень злой и агрессивный был дух. Во всех книгах было написано, что призраки большей частью существуют в собственном прошлом, до настоящего им нет дела. А этот дух активно пытался убить Гарри, пусть и через Квиррелла. А тот, профессор ЗОТИ, между прочим, ему подчинялся!
Гарри тяжело вздохнул — сколько не думай, итог один — ничего не понятно. Остается только учить Защиту и не расслабляться. Собственно говоря, ничего нового. Он так и собирался жить с самого начала, с того самого дня, когда узнал, что он — волшебник. Просто теперь угроза из возможной превратилась в настоящую. И что с того? Гарри встряхнул головой и решительно двинулся к хижине Хагрида. Хватит об этом думать, что было, то было. Теперь уже ничего не изменишь, надо только постараться, чтобы такое больше не повторилось.
Рассылая свои подарки, Гарри, конечно, надеялся, что кто-то и ему сделает подарок, но никак не ожидал, что их будет столько! Солидная кучка свертков и коробок была первым, что он увидел, проснувшись рождественским утром. Подпрыгнув на кровати, он издал радостный клич, благо в спальне никого не было, и как был, в пижаме, бросился разбирать первые в своей жизни рождественские подарки.
Верхний сверток был от Хагрида — грубая деревянная флейта, завернутая в толстую коричневую бумагу. Гарри дунул в нее и отложил. В груди стало тепло — Хагрид наверняка сам ее смастерил, значит, заранее готовил подарок, думал о Гарри... Непонятно только, почему именно флейта, да какая разница. Потом были коробки с конфетами — от Падмы, Лизы и Майкла Корнера. Драко подарил перо, красивое, удобное и явно очень дорогое. Гарри стало неловко за свою дежурную коробку шоколада. Ну ничего, на следующее Рождество он подберет подарок не хуже! Он повертел в руках послание от Дурслей с приклеенной к нему мелкой монеткой и хмыкнул — ничего другого от них он не ожидал. Хоть на это расщедрились. Остался последний сверток. Гарри повертел его в руках, не нашел надписи, и аккуратно развернул. На колени опустился большой кусок тончайшей, серебристо поблескивающей ткани. Гарри нагнулся, чтобы ее развернуть — и не увидел собственных ног! Он в панике скинул на пол прохладную, странно скользкую ткань, и тут из нее выпала записка. Мелким почерком с завитушками на ней было выведено:
« Незадолго до своей смерти твой отец оставил эту вещь мне.
Пришло время вернуть ее его сыну.
Используй ее с умом.
Желаю тебе очень счастливого Рождества».
Гарри осторожно поднял брошенную вещь и развернул. Это оказалась мантия с длинными рукавами и глубоким капюшоном. Он надел ее, подошел к зеркалу и вскрикнул, увидев свою, одиноко висящую в воздухе, голову. Он накинул капюшон — голова тоже исчезла, в зеркале отражалась пустая комната.
Мантия-невидимка, вот что это было! Ничего себе, рождественский подарок...
Сняв и аккуратно сложив мантию, Гарри еще раз внимательно изучил записку. Подписи нет, почерка такого он тоже не мог припомнить. Если это правда отцовская вещь, то даритель должен был быть очень близок с Поттерами. Почему же тогда он не подписался?
Хотя, мантия наверняка действительно отцовская. Кто бы стал дарить такую вещь чужому ребенку? Значит, честный человек, раз вернул мантию. Другой бы взял и присвоил, ведь Гарри ничего о ней не знал. Ну и спасибо ему. Вещь на самом деле полезная. А еще она папина... Гарри благоговейно погладил мантию, тщательно завернул ее и положил подальше в свою чудо-сумку. Раз даритель не представился даже Гарри, скорее всего, он никому не скажет о мантии. Гарри тоже будет молчать, незачем кому-то знать, что он может становиться невидимым. Мало ли, когда это пригодится.
Рождественский ужин был великолепен. Не только огромным количеством неимоверно вкусной еды, но и царившим в Большом зале весельем. Особенно было шумно за гриффиндорским столом, где тон задавали близнецы Уизли с третьего курса. Но и рэйвенкловцы умели веселиться. Все сели вместе, в середине стола, рассказывали смешные истории, дурачились, взрывали совершенно восхитительные волшебные хлопушки... Гарри, как самому маленькому, досталось все, вылетевшее из хлопушек. Чего там только не было — воздушные шары, набор маленьких волшебных шахмат, игрушки... В руках все это богатство не умещалось, поэтому Пенелопа Кристал трансфигурировала свой носовой платок в красивый сине-бронзовый мешочек и сложила все туда. Гарри так объелся и так непривычно много говорил и смеялся, что, дойдя до спальни, просто рухнул на кровать и отключился, все еще улыбаясь. Это было лучшее Рождество в его жизни.
Все каникулы Гарри много гулял, поучаствовал в межфакультетской снежной битве, устроенной неугомонными близнецами Уизли, слепил с Хагридом снеговика, бегал и валялся в сугробах с огромным и дружелюбным псом лесничего, и почти не бывал в библиотеке. И дело было совсем не в данном профессору Флитвику обещании. Просто Гарри чувствовал себя так легко, как будто с плеч свалилась целая гора. И эта легкость бурлила в нем, заставляя бегать, смеяться, кричать и... не вспоминать. Гарри выучил свой урок и больше не хотел вспоминать о зеленой вспышке и черном пепле. Лучше он будет помнить белый рождественский снег.
Второй триместр начался с приятного сюрприза — в первый учебный день за завтраком директор представил нового преподавателя ЗОТИ. Профессор Тонкс, несмотря на молодость и редкостную неуклюжесть, оказалась хорошим учителем. Гарри было жаль, что она не останется преподавать дальше. Тонкс была аврором и сама сказала, что проработает только до конца этого учебного года, если до того не найдут постоянного преподавателя. А еще она была метаморфом и постоянно меняла цвет волос и глаз. Гарри завидовал такому полезному умению, но увы, метаморфом можно было только родиться, научиться этому было нельзя.
Еще лучше оказались занятия с Флинтом, Маркус добросовестно отрабатывал оговоренную плату. Только сейчас, приступив хоть и к простейшим, но дуэлям, Гарри понял, что означают слова «огромный магический потенциал». Первым же его удачным Ступефаем Маркуса отбросило так, что он пролетел пару метров и впечатался в стену. Насмерть перепугавшийся Гарри позорно разревелся от облегчения, когда понял, что Флинт жив и пришел в себя. Маркус неумело его утешал, похлопывая по спине, и от этого слезы текли еще сильнее.
— Я испугался, — кое-как успокоившись, сказал Гарри, пряча глаза от смущения, — мне показалось, что ты умер.
— Ха, нас, Флинтов так просто не прикончишь, — Маркус подмигнул. — Но ты силен, парень, очень силен. У меня так Ступефаем человека приложить и сейчас-то редко получается. А ты же малявка совсем. Надо тебя, пожалуй, сначала научить дозировать силу. А то и правда, пришибешь еще кого ненароком.
Умение чувствовать собственную магию и осознанно регулировать силу, вкладываемую в заклинания, далось нелегко. Гарри как проклятый тренировался каждый день целых полтора месяца, прежде чем добился каких-то результатов. И немудрено — оказалось, что в чистокровных семьях детей начинают учить чувствовать свою магию с первого же стихийного выплеска.
— Иначе нельзя, — объяснял Маркус, — у малышей магия нестабильна, стихийным выбросом можно полдома разнести. Вот и учат, чтобы не копили, сразу стряхивали. К десяти годам потоки стабилизируются, и их уже труднее чувствовать, если не умеешь.
— А как же магглорожденные? Или такие, как я? Почему нас ничему такому не учат?
— У полукровок один из родителей — маг, так что их по-любому учат. А для магглорожденных такой уровень силы, чтобы надо было ее дозировать — огромная редкость. Я вообще не понимаю, — взорвался вдруг Флинт, — почему тебя магглам отдали?! Ты же мало того, что полукровка, ты же Поттер, а значит, по определению сильный маг! Тебе жутко повезло, что живой-здоровый остался и бед никаких не натворил.
— Ну, больше некому, наверно, было, — нерешительно промямлил Гарри. — И ты же сам сказал, что я полукровка. Может, думали, я не буду таким сильным, как мой папа...
— Это ты к тому, что у тебя мать магглорожденная? Да брось. Дед мне, например, сказал невесту из таких искать. Кровь время от времени надо обновлять, иначе род вырождается. Вот хоть Блэков возьми — кончился род, кто помер, кто свихнулся... А уж они чистокровней некуда. Мы же в Англии все родня между собой, хоть и дальняя. Так что могли бы найти каких-нибудь троюродных твоего отца.
Гарри тогда промолчал, но разговор запомнил. Изучение истории Поттеров становилось более актуальным делом, чем казалось раньше. Найти близких родственников... хотя, если такие есть, они-то наверняка о Гарри знают. И, если бы хотели, наверно бы познакомились с ним? Значит, они не хотят? Или, может, думают, что Гарри это не нужно? Но, в любом случае, Гарри хотел бы знать, кого еще, кроме Дурслей он может назвать родными людьми.
Беда была в том, что он не знал, с чего начинать. В магическом мире не было ничего похожего на справочники «Кто есть кто». Видимо, такая информация хранилась в семьях, потому что тот же Малфой неоднократно хвастался, что знает свою родословную чуть ли не со времен Основателей. А где искать Гарри? В разрушенных домах? Хотя... почему бы нет? Не в пыль же их размололо. Может, что-то сохранилось. Знать бы еще, как туда попасть...
Как только Гарри научился чувствовать и регулировать силу заклинаний, Маркус начал настоящие тренировки. Вот это было здорово! Гарри был абсолютно счастлив, обессиленно падая после очередной дуэли прямо на пол пустого класса, где они занимались. Магия покалывала кончики пальцев и кожу на голове, горячими струйками вливалась в усталые мышцы, проясняла взгляд, делая мир небывало четким и ярким. Гарри буквально слышал, как его тело звенит от медленно успокаивающейся, сворачивающейся в клубок внутри, силы. Он никогда еще не чувствовал себя таким живым, таким... настоящим.
— Как заново родился, да? — довольно гудел сидящий рядом Маркус. — Это от того, что магия на полную силу работает, мы же волшебники, мы рождены для этого. А это только в поединке можно, ну и ритуалы, конечно... Но ритуалы — это для совсем взрослых, кто в полную силу вошел, а лет до шестнадцати — только дуэли. Ну и еще в квиддиче так бывает, когда матч долгий и жесткий.
— А тебе уже можно ритуалы проводить?
— Не знаю, — Маркус пожал плечами. — Зачем мне ритуалы? Праздничные дед проводит или отец. Когда женюсь, они меня натаскают, а я жениться еще долго не собираюсь.
— А разве не интересно? Они же разные бывают, ритуалы, я читал.
Маркус засмеялся:
— Ну, я не такой умник, как ты. Мне квиддича за глаза хватает для интереса.
Флинт вообще оказался словоохотливым и добродушным, несмотря на устрашающую внешность. Гарри не понимал, почему слизеринцы его побаиваются. Конечно, он мог наорать, если Гарри тупил, пару раз даже подзатыльник отвесил, учил сурово, не щадя, так что иной раз и к мадам Помфри приходилось бегать, но ведь все по делу, не со зла. После тренировок они часто болтали обо всем подряд, пока отдыхали. Вернее Маркус рассказывал, а Гарри слушал, задавал вопросы и тихо радовался, как ему повезло с репетитором. Может, Флинт и не был таким умным, как Падма, Драко или Гермиона, зато он не задавался, не пытался съехидничать, подколоть и если чего-то не знал, то так и говорил. Увы, в отличие от этих троих, общение с Маркусом ограничивалось временем уроков, и даже приятелем его трудно было назвать. А с теми у Гарри тоже не очень складывалось, хотя они и были ему ближе всех.
Падму Гарри часто не понимал, и потому ему трудно было с ней общаться, кроме как по учебе, а с Малфоем и Грейнджер он почти одновременно разругался. Вообще, Гермиона была хорошим человеком, спокойным и уравновешенным. Гарри нравилось с ней разговаривать, она не строила из себя дурочку, как другие девчонки, много знала и здорово соображала. Но иногда она бывала такой... упертой. Обычно Гарри не особо спорил — все-таки она в основном говорила правильные вещи, просто как-то слишком категорично, на его взгляд, — но однажды речь зашла о вражде Гриффиндора и Слизерина. По мнению Гарри, это была просто школьная традиция, соперничество за лидерство, ведь и на том, и другом факультете хватало активных и амбициозных личностей. Гермиона же заявила, что это идейное противостояние — гриффиндорцы исповедуют гуманизм и демократические ценности, а вот слизеринцы... И выдала целую речь о шовинизме слизеринцев, их средневековой морали, мракобесии и приверженности бесчеловечным взглядам основоположника факультета. Гарри только глазами хлопал, отмечая в уме незнакомые слова. Потом обескураженно спросил:
— А с чего ты взяла? Я вот полукровка, общаюсь со слизеринцами, нормальные они парни.
— Это потому что ты — Гарри Поттер, Мальчик-который-выжил. И учишься на Рэйвенкло. Им выгодно иметь с тобой хорошие отношения. Ты не знаешь, как отвратительно они ведут себя с нами, особенно твой приятель Малфой. Как ты только можешь дружить с таким гадом?
— Малфой бывает изрядной сволочью, — признал Гарри. — Но и у него есть свои плюсы. Я не понял, а почему так... глобально-то? Все люди разные, и слизеринцы тоже.
— Все слизеринцы считают, что они лучше остальных факультетов, потому что сплошь чистокровные, — терпеливо, как идиоту, повторила Гермиона. — Это и есть шовинизм.
— Не лучше, а магически сильнее и грамотнее, — со знанием дела заявил Гарри. — И это так и есть. В чем тут шовинизм?
Тогда Гермиона объявила его самого шовинистом и подпевалой Малфоя и ушла, пока Гарри пытался понять, что такого ужасного он сказал. Если б мог, он бы посмеялся — только накануне Гарри поцапался с Драко как раз из-за Гермионы. Малфой назвал ее грязнокровной выскочкой, и Гарри справедливо возмутился. На что Драко, прищурив наглые серые глаза, пояснил, что маму Гарри он оскорбить не хотел.
— Твоя мама была магглорожденная ведьма, Поттер, — сказал он. — А Грейнджер — не ведьма, она маггла со способностями к магии.
— Чушь какая, — Гарри рассерженно фыркнул. — Совсем свихнулся со своей чистокровностью.
Если бы не Флинт, пришедший за Гарри, чтобы пораньше начать очередной урок, они бы, наверно, подрались. Теперь Драко дулся и старательно не обращал на Гарри внимания. И Гермиона тоже делала вид, что незнакома с ним.
«Не умеешь ты с людьми общаться, Поттер, — сам себя пожурил Гарри. — Только, кажется, решил, что хотел бы с этими двоими подружиться, и вот. Но ведь я прав? Или нет?»
Но, подумав хорошенько, решил, что все-таки он прав. Малфой на самом деле ведет себя, как шовинист, еще и язык у него поганый. Но и Гермиона тоже... выдумала. Ее послушать, так Слизерин — не школьный факультет, а прямо ИРА какая-то. Тоже своего рода шовинизм получается... И насчет бесчеловечных взглядов основоположника он бы поспорил. Насколько Гарри знал, Салазар Слизерин всего лишь не хотел учить в Хогвартсе магглорожденных учеников, и для того времени это было вполне понятно. И главное, оба обижаются на Гарри, как будто он обязан во всем им поддакивать!
Вот так и получилось, что на пасхальных каникулах Гарри почти все время проводил в одиночестве.
В отличие от Рождества, на эти каникулы домой никто не ехал. Приближающиеся экзамены, казалось, свели с ума не только студентов, но и преподавателей. Иначе почему те, как сговорившись, задали столько домашней письменной работы, что библиотека была битком набита несчастными студентами. Гарри мысленно гладил себя по голове — какой он молодец, что подробно законспектировал все, что читал по школьной программе еще осенью! Теперь ему не надо было сидеть целыми днями в душном помещении и с боем вырывать нужные книги.
Стояли чудесные теплые дни, и все, кто мог, ходили с учебниками и тетрадками к озеру. Гарри еще зимой присмотрел себе укромное местечко под старой раскидистой ивой, и все теплые часы проводил там. Помучившись, он смог трансфигурировать два притащенных от Хагрида полена в столик и табуретку и, можно сказать, имел теперь личный кабинет. Правда, «мебель» дольше шести часов не держалась, но Гарри этого хватало с лихвой. Местечко было довольно отдаленным, студенты редко туда добирались, но, поколебавшись между безопасностью и удобством, Гарри выбрал второе. Он упросил шестикурсницу Аманду Стоун, выступавшую в научном клубе с докладом о классификации скрывающих чар, научить его каким-нибудь, хотя бы самым простым, и решил, что достаточно позаботился о безопасности. Придя на место, Гарри первым делом обводил палочкой вокруг своего «кабинета», шепча заклинание, и потом спокойно занимался. Теперь его мог увидеть только тот, кто пересечет зачарованный круг. Без отвлекающего шума и мельтешения, на свежем воздухе работа продвигалась споро, и Гарри был очень доволен собой.
Гарри еще раз перечитал эссе, аккуратно свернул пергамент и удовлетворенно вздохнул. Все, с домашними заданиями он разделался, а впереди еще целых два свободных дня. Два с половиной, считая сегодняшний. Завтра он, пожалуй, начнет изучать рекомендованные Амандой книги о скрывающих чарах, а сегодня можно просто побездельничать.
Гарри убрал отменяющим заклинанием стол и табуретку и улегся прямо на траву. Было тепло, почти жарко, сквозь ветки виднелось сверкающее под ярким солнцем озеро. Гарри лежал на животе, положив голову на скрещенные руки, жевал травинку и бездумно наслаждался царившим вокруг полным покоем. Как змея на камне, пришло почему-то в голову. Гарри лениво поразмышлял, с чего бы ему пришло на ум такое сравнение, и вдруг подскочил, как ужаленный. Он видел вчера змею, когда шел в замок. Она лежала, свернувшись в клубок на большом валуне неподалеку. Гарри еще тогда хотел попробовать поговорить с ней, вспомнив боа-констриктора в зоопарке, но его окликнули Падма с Лизой. Девчонки, оказывается, искали его почти полчаса, чтобы одолжить конспекты и кое-что спросить, так что Гарри стало не до змеи. А вдруг она и сейчас там?
Гарри повезло — маленькая, ярко-зеленая с медного цвета головой змейка нежилась на теплом камне. Он осторожно, чтобы не спугнуть, подошел к валуну, и нерешительно шепнул:
— Привет!
Змея стремительно подняла голову, выстрелила в воздух раздвоенным язычком:
— И тебе привет, Говорящий!
— Здорово, — обрадовался Гарри. — Я действительно могу говорить со змеями! А то уже как-то сомневался...
— Конечно, можешь, ты же Говорящий, — сказала змейка.
— А у тебя есть имя?
— Нет, Говорящий. Имена придумали люди.
— Почему ты меня так называешь? На самом деле меня зовут Гарри.
— Потому что ты Говорящий, — терпеливо объяснила змея. — Я таких больше не видела.
— Что? Разве не все волшебники могут говорить со змеями?
— Не знаю, — сказала змея. — Я же говорю, что таких еще не встречала. А мне много лет.
— И ты все время живешь здесь?
— Да, я вылупилась под этим камнем.
Гарри задумался. Неужели больше никто не пытался с этой змеей заговорить? А с чего он вообще взял, что все волшебники умеют разговаривать со змеями? Он покраснел, вспомнив, как думал, что дырочка между ног — это специальный орган для волшебства. Может, умение говорить со змеями — тоже редкость? Придется, наверно, все же посетить сегодня библиотеку...
Но рыться в книгах не понадобилось. Обернувшись на шорох, Гарри наткнулся на восторженно-испуганный взгляд Малфоя.
— Поттер, — выдохнул Драко неестественно тонким голосом, — Гарри, ты — змееуст?!