Он долго смотрел на свои руки — так маленький мальчик крутит новую игрушку, только что купленную, но давно уже присмотренную большими, как у щенка, глазёнками, — чуть сощурившись, с неподдельным интересом, и весь окружающий мир превращался в одно пустое, бесполезное эхо.
Шумно дышащее, вздымающее свою могучую лазуритную грудь, море бросало волны на брег, как невеста в толпу букет. Золотой песок, намокнув, темнел, лип к шлёпанцам бредущих по тому шву, где вода соприкасалась с песком. Девочка — вся в веснушках, щёки круглые, — заливисто (так только дети могут) смеясь, пинала ногами сдутый мяч такой причудливой ярко-салатовой расцветки, что в глазах щипало от всей этой цветовой атаки.
Сверкнуло что-то и скрылось среди песка, унеслось дальше вместе с девчачьим смехом и нравоучительным тоном её матери. Сколько просила тебя, будь осторожнее, чуть парня своим мячом не задела. Руки, загорелые и покрытые мерцающей в свете закатного солнца солью, перестали его волновать, Дима поднял глаза и несколько раз моргнул, сбрасывая с себя мутное наваждение.
Элла встала, отряхнув юбку (мелкий мучной песок тут же сдуло тёплым ветром), глянула на него сверху вниз, как на маленького, совсем уж нерадивого ребёнка — строго, вот-вот готовая поругать, но с томимой нежностью, застрявшей где-то на кончиках чёрных ресниц.
Они сидели на песке, расстелив полотенце, купленное в обед на рынке. Весь день бродили по городу, озирались по сторонам, прятались от жуткого солнцепека по кафетериям и магазинам. Нашли дом, который был им нужен, записали номер автобуса, который к нему идёт.
Когда они стояли у самого крыльца, Дима, взлохматив пальцами волосы, повернулся к Элле и заметил, как дрожат её руки. Прежде в его воображении эта цепкая, броская, как гончая, колкая — только не давай ей ничего острого, — девушка ничего не боялась. Руки, скованные в броню волнения, крепко сжатые пальцы — в ладонях скрыт секрет, были для него памяткой, приклеенной к монитору компьютера. Только бы прочёл. Только бы не забыл.
Вся эта холодность, кусачий характер, шутки, от которых хотелось лишь крепче сжать зубы, — напускное: Элла, как вдруг осознал Дима, напуганная девочка. Играя в войнушку с другими в детстве, она неслась по полю, размахивая руками: смотрите-смотрите, я самолёт, ву-у-у-у! Бросала в других сорванные ягоды — плевать, что останутся бордовые, как кровь из носа, пятна, отстирают. Элла каждого догонит, уложит на лопатки, будет смеяться, горделиво закинув голову назад: королева, маленькая, но королева. Ночью яркая вспышка пронзит свинцовые тучи, и та, что была грозой местной ребятни, спрячется под полосатым пледом, дрожа от страха.
Дима теперь видел это столь же явно, как и море, что обманчиво казалось бесконечным.
— Ты не готова?
Элла качнула головой, отвернулась.
— Давай завтра?
Она молчала. Чёрные волосы блестели на солнце.
— У нас есть время, Эл. Хотя мы даже не знаем, точно ли он здесь живёт.
Элла пошла прочь, ни слова не сказав. И только уже здесь, на берегу, Дима вдруг понял, что весь день она была крайне молчалива. Днём бросила продавцу «у вас есть чёрное?», когда он рекомендовал им купить красное полотенце, которое, по его мнению, сохло быстрее прочих. Будто это зависело от цвета. В остальное время Элла была тиха. Шла она быстро, никогда не оглядываясь, ступала широкими шагами. Часто кривилась, видя, что он завис, наблюдая за чем-то увлекательным. Её-то, похоже, ничего не интересовало.
Ничего, кроме того дома, ради которого они сюда и приехали.
Дима встал рядом с ней, сцепив ладони сзади. Море, бушуя и крича свою песнь, обрушивалось на берег, унося прочь всякую тревогу.
— Купи вина, — сказала вдруг Элла.
Её голос сливался с шумом прибоя.
— Я очень хочу вина.
Он не спросил, пойдёт ли она с ним — ясно, что нет, — взял из кошелька свёрнутую купюру и поднялся по лестнице, ведущей от побережья к аллеям. Элла, приподняв юбку, прошлась ниже, к воде, чувствуя, как щекочет песок голые ступни.
Каким же непростым был этот день.
Утром у неё ещё были силы на хоть какой-то оптимизм, на жалкие, как самой уже казалось, шуточки, а после обеда всё неустанно приближалось к той черте, за которой только тоска и страх. Смятый в кармане листок с записанным кривым почерком адресом стал совсем негодным, из-за того что Элла слишком часто теребила его в руках.
Улица, номер дома, номер квартиры, имя. (Будто она могла не знать его — смешно.)
Элла посмотрела на море, что казалось чёрным этим вечером. Она ведь правда ехала сюда только ради того дома, и море должно было стать лишь фоном. Красивые декорации спасают порой самый плохой спектакль.
Она опустила руки в прохладную воду, прикрыв глаза. Всё это началось так внезапно и, кажется, длится уже вечность...
***
— У меня будет ребёнок, — оглушила её мать по телефону, и фраза так и не дошла до сознания Эллы, наверное, застряв где-то по пути. — Ты почему молчишь? Ты не рада?
Элла сидела на подоконнике в магазине, где работала в то время. Чайная лавка, прекрасный аромат, лёгкая музыка, нечастые клиенты. Оттого и приходилось целыми днями сидеть на подоконнике, болтать ногами и слушать постукивания каблуков проходящих мимо людей. А ещё платили мало — впрочем, тут уж грех жаловаться.
— Элла, детка, ты меня слышала?
— Да-да, мам. Я просто несколько растерялась.
Она потёрла рукой лоб, закрыла глаза, пытаясь как можно скорее принять новость. Не вышло.
— Ты уверена, что беременна? Я имею в виду, ты же не...
— Не молода? — усмехнулась мать.
Элла кивнула и, спохватившись, произнесла:
— Типа того. Но, — она посмотрела на прилавок, на котором красовались прозрачные склянки с различными чаями. — Но я правда рада за тебя. А он рад?
«Он» — новый муж мамы. Пришёл как-то, забрал маму к себе в гости, потом она позвонила, сказала, что останется на все выходные, и вот, гляди-ка, скоро ребёнок родится. Какие же долгие эти выходные... Выбирая между его именем и личным местоимением, Элла отдавала предпочтение последнему. Мама, давно к такому привыкшая, лишь вздыхала.
Вздыхать в их семье любили все.
— Очень, — воодушевлённо выпалила мать. — Мы ведь и не думали.
Ей сорок три года, ему — чуть больше. Конечно, они не планировали ребёнка. Это был просто роман двух одиноких людей, многое переживших и наконец-то обретших покой в тихой гавани.
— Хочешь мальчика или девочку?
— А ты бы хотела брата или сестру?
Элла улыбнулась.
Отношения с матерью у неё были прекрасные. Но, как и всякая девушка, она мечтала скорее вырваться из-под родительского крыла. Едва ей стукнуло семнадцать, как Элла немедленно переехала на съёмную квартиру, вернее, студию на окраине города, благо хозяйка, доброй души женщина, оставила всю мебель, да и со временем прикупила новую технику. Работала она давно — как только возраст стал позволять, находила небольшие подработки то в кафе, то в курьерской доставке, так что проблем с деньгами первое время не было. Откладывать и экономить Элла умела всегда. Коммерческая жилка занимала в её крови, наверное, столько же места, что и все эритроциты, тромбоциты, лейкоциты. Смешанная, разлитая по разным телам, как по бокалам, приправленная то русской горечью, то чем-то пряным, азиатским, иудейская кровь всё равно правила ей.
— Брата, — совершенно честно.
— Ох, милая, ты же его замучаешь.
— Кто знает, — хихикнула Элла, уже представляя себя в роли старшей сестры. И, к своему собственному удивлению, обнаружила, что эта роль ей кажется весьма приятной.
— Как думаешь, — голос мамы вдруг стал серьёзнее, тише. — Он узнает?
А вот она местоимением звала только одного человека. Настоящего отца Эллы, оставившего их четыре года назад.
— Как?
— Откуда мне знать? У нас же есть общие знакомые. До сих пор.
Он ушёл, когда Элла была в школе, а её мать на работе. Не оставил ни записки, прикреплённой к холодильнику, ни письма, лежащего на тумбе в коридоре, куда обычно бросали ключи. Когда они обе, находившиеся почти на грани истерики, были готовы идти в полицию, раздался звонок.
Он сказал, что больше не любит жену. Эллу любит и всегда будет любить. А её мать — нет. И просил прощения. Говорил, что дальше быть вместе — сплошная мука, а он не святой, чтобы страдать. У него всё было так просто, что Элла никак не могла возразить, найти нужные слова. Послать его ко всем чертям, наконец.
Родители не состояли в законном браке, поэтому он действительно просто ушёл. Будто его никогда и не было.
Меньше чем через год мама, обладающая удивительной способностью вычёркивать из жизни людей, уже убрала все его фотографии, вещи, остригла волосы, что так сильно ему нравились, заметно похудела и пошла на курсы вождения. Он ей не разрешал, говоря, что не женское это дело. И в доме от него окончательно не осталось ни следа. Каждый раз, когда Элла говорила «папа», мать, ласково улыбаясь, просила не упоминать о нём. В итоге стало казаться, будто его действительно никогда не было.
И вот, услышав о нём от матери, Элла невольно вздрогнула, прекрасно понимая, что, несмотря на своё поведение и запреты, мама ещё вспоминала его. А может, и любила, но это слишком уж неправильная тема, когда женщина беременна. От другого.
— Ты знаешь, где он сейчас?
— Говорят, что в Крыму. Точно не скажу. — И вдруг голос матери снова переменился, в нём зазвучали нотки любопытства, что прежде возникали крайне редко. — Элли, я тут подумала, может, я была не права всё это время, и тебе следует увидеть его? Просто Олег говорит, что ребёнку надо хоть что-то знать об отце, даже если этот отец — отвратительный мудак, но всё-таки... Что думаешь?
— Э-э... — только и могла произнести Элла. — Ты чего?
— Милая, помнишь, он говорил, что любит тебя?
— Мам, — устало начала Элла. — Мы сейчас говорим о мужчине, что бросил тебя, своего ребёнка и уехал, ни разу не позвонив? Верно?
— Он растил тебя больше тринадцати лет! — возмутилась мать. — Да посмотри на себя в зеркало: вылитый он! Губы, глаза... Эл, он любил тебя больше всего на свете. Знаешь, как он плакал, когда впервые взял тебя на руки? Неужели тебе не интересно, почему он так поступил с тобой? Он же всё-таки твой отец.
Элла ахнула, рассердившись.
— С каких пор ты такая сентиментальная? Очнись, ты сама говорила, что он не стоит внимания.
— Милая...
— О нет, послушай! — Элла уже чувствовала, что её эмоции на пределе, и не могла себя остановить. — Он поступил гадко с нами, с нами обеими. Он не подумал ни о тебе, ни обо мне. А теперь ты считаешь нужным мне вдруг подумать о нём? С какой стати?! Что мне до его любви, если я её не ощущаю?
Повисла тишина. Пальцы сжались в кулак. Колокольчик над дверьми звякнул, возвещая о приходе клиента.
— Мам, мне надо работать.
— Я знаю, ты бы хотела узнать, почему он так сделал.
Она выключила телефон и, привычно улыбнувшись, посмотрела на покупателя.
— Чем могу помочь?
***
С тех самых пор Элла только и думала, что о матери и её звонке. Будучи подростком, она считала, что мать с лёгкостью избавилась от непрошеных воспоминаний и смогла найти в себе силы жить дальше. Но этот звонок и речь об отце заставили её подойти к вопросу с другой стороны.
Об ушедшем человеке можно не говорить, можно выбросить его вещи, можно запретить произносить его имя и даже позволить себе крайне нелицеприятно о нём отзываться, но можно ли забыть? Ведь если человека когда-то любил, то он навсегда с тобой. Ибо память не ищет причин, не слушает доводов рассудка и неустанно подкидывает в котёл наших раздумий мысли о прошлом.
Её мать сделала вид (и очень качественный), что мужчина, который их покинул, больше не нужен ей. Но как велика разница между тем, что человек придумал, и тем, что есть на самом деле? Элла задумалась о своей матери, пытаясь проанализировать её поведение. Курсы, кружки, новая одежда, новые подруги... клин клином. Попытки сделать жизнь ярче, изменить её напоминали желание писать поверх исправленного текста новой ручкой. Издалека смотрится весьма недурно, а присмотришься — мрак, ужас-то какой.
Так, наверное, было и с их семьёй: хорошие отношения, две сильные женщины, пытающиеся выжить в этом мире. Но вдруг, если бы они чаще говорили об отце, Элла бы заметила эту шероховатость, изъяны на идеальном листе, где писалась их история? Чем чаще она углублялась в подобные мысли, чем сильнее ей хотелось понять, почему он тогда так поступил? А ещё она уже знала: мама бы тоже очень хотела это узнать.
В Крым Элла приехала ради матери. Малышке Элине уже два месяца, она красивая и мало плачет. Мама звонила Элле каждый день и, чуть ли не плача, рассказывала о своём новорожденном чуде. Элла кивала, старательно улыбалась, и обещала приходить в гости чаще. Не выходило: то работы было много, то появлялись другие дела. А ещё она до сих пор помнила тот звонок и свои чувства после. Да, несомненно, она приехала сюда ради матери — ради той матери, что создала вокруг себя атмосферу радости, света и иллюзию новой жизни, пытаясь вышвырнуть из головы своё прошлое.
И вот она здесь. И Элла уже видела тот дом, в котором должен жить её отец, согласно источнику — его сестре, которая, к слову, была крайне удивлена желанию его дочери увидеть отца. По всей видимости, она сама нечасто с ним общалась и, протягивая листок с адресом, бросила:
— Мы не общались года полтора, не обещаю, что он там.
Элла хотела спросить, где он может быть ещё, но дверь перед ней захлопнулась.
Потом, решив, что одна не справится, Элла вышла на форум тех, кто давно занимался поисками, и попросила о помощи. Ей было страшно ехать одной в незнакомое место, да и, честно говоря, Элла боялась, что просто не выдержит и убежит, очутившись рядом с нужным домом.
Впрочем, так и случилось. Лишь увидев подъезд, Элла первым делом захотела немедленно отойти от него. Какой он — человек, которого она когда-то звала «папа»? Что с ним стало? Что она скажет ему, если он откроет ей дверь? Это будет «привет» или «я тебя ненавижу»? Элла не знала, и ей было действительно страшно.
— Я взял красное вино, — отвлёк её от раздумий Дима. — Ты любишь красное?
— Очень, — она улыбнулась ему. — Что ты ещё купил?
Элла выхватила из его рук пакет и заглянула внутрь. Там лежала пачка чипсов, кулёк конфет и несколько булок. Довольно кивнула.
— Булки можно оставить на завтрак.
— Ага.
Дима сел на песок, достал из кармана штопор, купленный в том же магазине, прижал бутылку к животу.
— Красиво, — сказал он, указав кивком головы на огни вдали. — Что, думаешь, там творится?
Элла присмотрелась. На горизонте горели мелкие огоньки, они дрожали и качались, мерцая.
— Вечеринка на яхте? — предположила.
— Возможно.
Из бутылки вытащили деревянную пробку, Дима протянул вино Элле, не сводя взгляда с огней.
— Представь: тьма, вокруг жуткая тьма, а ты посреди моря. Ты одна, вокруг всё черно. Жутко, да?
Встрепенувшись, Элла едва не разлила напиток.
— Я не любитель хорроров, — бросила она, усмехнувшись. — Даже истории про нечисть не переношу.
Он рассмеялся. Элла отдала ему бутылку, вытерла рот тыльной стороной ладони.
Протянутая рука и та не поместилась бы между ними — так близко к ней сидел Дима. Элла, как зверёк, пойманный на жалкую приманку, уставилась на хрустящий в крепко сжатых пальцах пластиковый стаканчик, сосредоточилась. Ни слова, ни вздоха.
Софи, говорившая как-то, что мужчин близко подпускать нельзя, наверное, права. Потому что тело становится совершенно непригодным для борьбы — против самой себя, а в голове такой туман, какой бывал только в баре, когда все курили, не стесняясь.
Элла по щелчку бы превратилась в зверя и саму себя бы растерзала. Спасибо за рассудительность.
О, будь её воля — она бы заткнула все эти мысли, весь этот вой в своей голове.
Дима был особенным. С ним легко, они оба — скалы, о которые бьются волны. Всё — проходящее. Ни лиц, ни имён. Только они, сидящие там, где море так отчаянно бросается на берег.
***
В автомастерской лишних вопросов никто не задал, только наградили шуточками про женщину за рулём — совершенно мерзкими. В иной раз Вика совершенно точно не пропустила бы такое, но сейчас её мысли были заняты фальшивой эпопеей о том, как она сбила бедного кота. Это было слишком уж неправдоподобно, поэтому она облегчённо выдохнула, когда мастер, ухмыляясь и сверкая светлыми глазами, назвал цену. Теперь оставалось не сойти с ума.
Чем дальше Вика отойдёт от этой точки, тем слабее будет хватка произошедшего. Когда стальные когти вины разожмутся, позволив сделать хотя бы крохотный вздох, Вика найдёт в себе силы сознаться. А пока для всех и для неё самой — как же это только внушить себе? как поверить? — она просто повредила отцовскую машину. Ничего более.
Ничего.
Вика повторяла себе это так часто, что через пару часов почти поверила. Осталось только убедить рассудок, что красная шляпа ему приснилась. И никакой крови не было.
Ничего не было.
Когда она была дома, позвонил отец и сказал, что задержится на всю ночь. Вика, найдя в этом добрый знак, ещё сильнее уверовала в собственную ложь. Сообщив матери о том, что пошла ночевать к Софи, она ушла из дома.
В автобусе открыла блокнот и записала:
1. я сбила кота
2. врезалась в дерево, т.к. меня отвлёк кот
Постучала ручкой по обложке блокнота и дописала:
3. всё это время я была с Софи.
Подчеркнула последний пункт.
3. всё это время я была с Софи
По улице шла, оглядываясь. Каждый человек смотрел на неё, заставляя испуганно сжиматься и отводить глаза. Едва не столкнувшись с кем-то, Вика чуть ли не вскрикнула и отскочила в сторону.
Все знали.
Она вдруг осмотрелась, чувствуя себя на всеобщем обозрении. Лица прохожих, обычно пустые и серые, сливающиеся в одно полотно, — бесконечные городские толпы, хаотично блуждающие по улицам сплошным потоком, — неожиданно обрели чёткие черты. Плотно сжатые губы, острые скулы, большие внимательные глаза. Горький ком подкатил к самому горлу; резко прикрыв ладонью рот, Вика сдержала тошноту. Ей было страшно — до паники, до дрожи в коленях. Люди знали, смотрели на неё и знали.
Да, все знали.
Её руки затряслись, и Вика, сильно зажмурившись, тряхнула головой. Нет, это нереально. Всё должно быть иначе.
Это неправильный день. И она неправильная.
Обхватив себя руками, словно защищаясь ото всех, она свернула в проулок и припала спиной к кирпичной стене. Давно она так не боялась. Вика устало вздохнула и, запустив пятерню в прямые волосы, взлохматила их. Оказалось, что страх имеет свойство проникать очень глубоко.
Вика подняла голову вверх и тут же сощурилась: солнце сегодня светило ярко — недаром нынче июнь. Поднесла руку к вороту платья и расслабила его, расстегнув пару верхних пуговиц. Душно. Боже, как душно. С соседней крыши сорвалась птица и закружила над проулком.
Невесело усмехнувшись, Вика следила за полётом голубя, вспоминая старую легенду, рассказанную Софией. В пору своего легендарного плавания из Эгейского моря в Чёрное аргонавтам предстояло провести свой корабль между Симплегадами — блуждающими мифическими скалами, расположенными у входа в Чёрное море и жестоко уничтожающих судна, что проплывали между ними. Аргонавты пустили вперёд голубя и считали время, вымерив для себя тот краткий отрезок, за который можно было пройти промеж скал. Если Вика заперта в скалах своей лжи, то как долго ей здесь плыть?
Телефон вибрировал в кармане.
— Да? — Вика постаралась, чтобы её голос звучал как можно более уверенно. Слова приходилось произносить медленно и отчётливо, будто с листка читала.
— Я правильно поняла: ты останешься ночевать у Сони? — спросила мама. Голос у неё был тихий и тонкий — такие обычно бывают у тех, кто стоит в шаге от истерии.
— Да.
— И, будь добра, расскажи, где машина. Я хотела, чтобы Елизавета отвезла меня в салон, а гараж, как оказалось, пуст.
Вика зажмурилась.
— Я слега поцарапала её.
— Что?! — воскликнула Светлана. — Ты в порядке?
— В полном, — выпалила Вика. — И машина тоже. Только папе не говори.
Вика была уверена, что мать её послушает. Светлана была из тех, кто готов покрывать любые шалости детей.
— Хорошо. Но завтра расскажешь мне всё, и не смей врать.
— Конечно.
Вика запихнула телефон назад в карман, закусила губу. Конечно, мама, конечно, она тебе не соврёт.
Оранжевые лучи солнца коснулись земли, напоминая о времени суток, и Вика наконец-то пришла в себя. Она распахнула глаза, ощутив приятное тепло на коже. Провела рукой по лицу, пытаясь сообразить, что же ей делать дальше.
***
Стоило Вике отчаяться и решить, что ночевать придётся сегодня в подъезде, где воняло мусором (жильцы упорно не закрывали бак), как дверь тут же открылась и девушка увидела сонную Софи. Окинув изумлённым взором подругу, она отошла в сторону.
— Бабушка спит, тихо.
Разувшись, Вика прошла в комнату к Соне. Села на диван с краю, поджала ноги.
— Закрой дверь, — сказала она, доставая из сумки пачку влажных салфеток. — У тебя есть чем перекусить?
София скрестила руки на груди, с удивлением наблюдая за тем, как подруга трёт салфетками ладони, присматривается к ним, недовольно хмурясь.
— Что-то случилось?
Салфетки не помогали. Вика запихнула их обратно в сумку.
— Могу помыть руки?
— Ну конечно.
Обычно Вика, придя к Софи домой, сразу же обнимала её и, игнорируя любые мольбы вести себя потише, нараспев вещала о событиях минувшего дня — почти на выдохе, шумно, порой задыхаясь от возмущений, «ну ты представляешь, как нас на филфаке мучают, изверги», — а потом сразу мчалась на кухню. Новый вектор поведения пришёлся Соне не по душе.
На кухне София взяла тарелку, бросила туда немного кураги и порезанных дольками яблок, вытащила из холодильника упаковку йогуртов и пачку творога. Вернувшись в комнату, обнаружила Вику, сидящую у компьютера. В темноте мерцал экран.
Поставив тарелку на стол, София сбегала на кухню снова — на этот раз за чашками.
— Ну, рассказывай, — велела она, закрывая дверь. Щёлкнул замок. — Снова родители ругаются что ли?
— Нет, — покачала головой Вика.
Её пальцы отплясывали причудливый танец по клавиатуре.
— Ты, что, влюбилась?
Вика вспыхнула, немедленно обернувшись.
— Нет! Конечно, нет!
София в недоумении дёрнула плечом.
— Слушай, если ты правда кого-то встретила, то ничего страшного, — София вытащила из шкафа электрический чайник и стала разматывать шнур. — Выглядишь очень хорошо, и платье тебе идёт. Да и ты, кажись, схуднула немного.
— Меня меньше всего на свете волнует какой-то парень, — бросила Вика сквозь зубы.
— О как.
Вика потянулась к пачке йогуртов, покрутила в руке, отломив себе один. Щёлкнула кнопка чайника, по комнате повалил пар.
— Ты не звонила Элле?
От Вики не скрылось то, как резко переменилось лицо Софии, а на губах появилась счастливая улыбка.
— Нет, я подумала, что она будет сильно занята.
— Не волнуешься?
— Ты насчёт Димы?
София обхватила ладонями чашку.
— Элла никогда не путешествовала так далеко.
— Верно.
— И к тому же у неё не было близких отношений с молодыми людьми. Я, конечно, знаю, что у Эллы были свидания, но она никогда не оставалась у парня на ночь.
Взгляд опустился на пальцы, что держали стакан йогурта. Даже в полумраке комнаты они казались красными. Вика поморщилась.
— Элла говорила, что денег им хватило только на одну комнату, выходит, ночевать они будут вместе. Уверена, что она предпримет все меры предосторожности.
Руки покрыты красными пятнами, от которых никак не избавиться. Сколько бы она ни мыла их, ни тёрла, пытаясь содрать этот алый цвет, цвет крови, — ничего не выходило. Вика тряхнула головой, пытаясь отвлечься. Голос Софии разрезал комнату, и от него лишь давило в висках.
— Но я волнуюсь из-за того, что она там одна с парнем, которого почти не знает. Это слишком глупый поступок даже для неё. Но, пожалуй, я себя зря накручиваю, — Софи чуть слышно усмехнулась. — В итоге окажется, что Дима милый и хороший, хотя осторожность никому не повредит. Хотя ощущаю себя параноиком, хах, пекусь о вас, как о детях.
Чашка ударилась о деревянную поверхность стола.
Вика повернулась к монитору, прищурилась, пытаясь без очков рассмотреть то, что выдал ей гугл.
— Ты меня слушала? — поинтересовалась София, вставая. — Эй.
Она наклонилась к экрану и замерла.
— «Что делать, если сбил человека», серьёзно?
— Типа того.
София склонилась над ней, словно коршун, готовый растерзать в любой момент, её большие глаза сверкали от нетерпения. Холодные пальцы стиснули ладонь Вики.
— Когда это произошло?
— Вчера.
— Расскажи мне.
Рука Вики дрожала, и София сжала её крепче.
— Я просто использую твой комп, ладно? Потом сотру историю браузера, не беспокойся. Просто не спрашивай ни о чём. Ты можешь обнять меня?
Они обнялись, и София ощутила, как тряслись обычно сильные руки Вики. Пять лет отданные курсам самообороны, крепкая комплекция — спасибо генам, и теннис чуть ли не с ясельного возраста. Впрямь Вика сегодня была другой — слабее, тоньше, измученнее, и надлом проходил строго по центру — трудно не увидеть.
— Ты говорила родителям?
Вика судорожно вздохнула, чувствуя, как страх начинает медленно отступать. Шаг за шагом, отталкиваемый чуткими руками Софи, он оставлял её сердце.
— Что я им скажу?
— Когда не знаешь, что сказать, то лучше всего сказать всё, как есть.
— Или врать до конца.
Разжав объятия, София наклонилась к клавиатуре и стёрла строку поиска браузера. Затем, вернувшись к Вике, снова обняла её, на этот раз крепче.
— Нет, не будет никакого конца, потому что ложь конца не имеет. Однажды ты проснёшься, и первым, о чём ты подумаешь, будет: «О чём я врала в последний раз?» Если ты забудешь, то всё раскроется. Один раз потеряешь нить собственной лжи — всё рухнет.
— Что мне тогда делать?
— Я не знаю. Для начала просто выскажись мне.
Нет.
Нет.
Нет.
Она не будет рассказывать. Ни слова не скажет. В голове стоит крик. Один крик, перебивающий всё, даже собственный голос. Повторить происшедшее даже на словах — это слишком. Вика постарается забыть, стереть всё, что было. Раз так нужно, она станет врать отчаянно, постоянно, начнёт записывать свою ложь в блокнот, сверяться с ним, дабы избежать путаницы.
Будет очень трудно, но потом Вика привыкнет. Человек ведь, вопреки собственному мнению, может приспособиться ко всему что угодно. Вначале кажется — всё, свет тушите, не справишься, а потом, стоит чуть-чуть подождать, испытать себя, проверить, что да как, сколько вынесу из этого кошмара, — и вдруг просвет видится. Любая драма, в первое время казавшаяся апокалипсической трагедией, в итоге сводится к крепко сжатым зубам и пустым мольбам. Корчишься, дрыгаешь руками, как заведённый, утопая в трясине, но затем ведь смиряешься, привыкнув к илистому, такому шаткому дну под ногами.
Вику растили как фарфоровую куклу — бережно, почти маниакально тряслись над ней. Единственная дочка, радость в семье, как тут иначе? А затем ведь что-то поменялось, развернулось так, что вся эта суматоха, дрожание вокруг её хрупкой персоны уже казались лишь странным сном ранимого ребёнка. Разбежавшись по своим пугающе далёким углам, родители не перестали любить и защищать Вику от всякого зла, но это было уже не так, как раньше. Словно они наконец-то увидели, что чаша, над которой они так тряслись, — из прочного, цельного материала и не разобьётся, как ни брось её. Такое странное для ребёнка отчуждение случается в каждой семье, когда родители, сбросив только им заметную поволоку, делают шаг назад, отступая от своего чада, даруя ему свободу. И ничего, всякий и ребёнок, и родитель к такому раскладу привыкал, хотя порой, прислушавшись к себе, ощущал тягучую тоску очень глубоко на сердце. Будто где-то, скрипя половицами, ходит прошлое — такое тёплое, трогательное и отчего-то никогда не смеющее вернуться назад, к нашей двери.
— Ты сама загоняешь себя в угол, — изрекла Софи. — Посмотри на себя! Чего ты хочешь? Врать родителям, всем, скрывать правду? Твою мать, да ты хотя бы знаешь, кого сбила?!
Вика покачала головой, а перед глазами всё поплыло, и силуэт Сони вдруг стал расплываться.
— Эй, — тряхнула её София.
В глазах защипало.
— Только не плачь, пожалуйста, не плачь.
Вика нуждалась в заботе, получить которую могла только от Софи. Осознав это, Соня испытала опасение, что обернуло её сердце колким вьюном. Как ей пытаться войти в эту степь, если она сама прежде никогда не могла о себе позаботиться?
— Предлагаю просмотреть новости. Надо узнать, что случилось вчера на трассе. Согласна?
Наспех вытирая слёзы, Вика кивнула.
Соня села на стул, пододвинула клавиатуру к себе. Перед глазами Вики до сих пор всё плыло, и приходилось отчаянно моргать, пытаясь отогнать непослушные слёзы. Она ведь и не думала, что сорвётся. С самого детства умела держать себя под контролем. Смотря на то, как папа переживает о психически слабой матери и успокаивает её, Вика почему-то очень не хотела, что бы отец заботился так и о ней. Ей было его прежде всего очень жаль. Она сама хотела оберегать его. В доме, где слёзы и крики были постоянной частью быта, приходилось учиться контролировать эмоции. Вика напоминала себе чемодан, в который сложили слишком много вещей, и теперь он не мог закрыться. Вернее, в него положили слишком уж громоздкий наряд, и чемодан просто не выдержал. Эмоциональный фон Вики после недавнего события буквально трещал по швам. И ей было страшно, по-настоящему страшно от того, что это всё закончится не покоем, а очередным взрывом в их доме.
— Ты уверена в том, что сбила кого-то? — спросила София, внимательно смотря в серые глаза подруги.
Она не уверена. Машина ведь просто поцарапалась, верно? Ей хотелось, чтобы сознание приняло эту версию и всячески отрицало реальность. Выражение ожидания на лице Сони казалось просто невыносимым, Вика прошептала:
— Ни в чём я не уверена. Прости меня.
Софи прикусила нижнюю губу, погружаясь в мыслительный процесс. Самым нормальным вариантом для неё было рассказать родителям, а потом пойти в полицию. Но Вика вряд ли бы согласилась, и поэтому эта идея сразу была отброшена как нестоящая внимания. Было крайне сомнительно, что новость как-то не попала в Сеть. Даже если всё произошло на окраине города.
— Нашла! Женщину доставили в больницу на «скорой», серьёзных повреждений нет.
Невольно вскрикнув, София схватила Вику за руку и, решительно сверкнув глазами, заявила:
— Завтра утром мы поедем в больницу. И ты будешь просить прощения. Поняла?
Вика не ответила. Судорожно сглотнула подступивший ком.
Красные перчатки на руках доросли уже до самых локтей.