Полное разочарование и юное очарование

Ты пела песню мне, но то была мечта

Кирилла качало. Будто на волнах. Вверх-вниз, вверх-вниз. Он ощутил себя буйком, безмятежным и свободным. Он словно оторвался от других буйков и позволил волнам унести себя далеко. Так далеко, что на много миль — морских-морских миль в море (Кирилл засмеялся) — ничего вокруг не было. Его уносило вдаль, и поначалу от щекочущего внутренности ощущения невесомости хотелось смеяться. Но течение всё усиливалось, волны поднимались. Бедный одинокий буёк закрутился в водовороте. Его нещадно швыряло из стороны в сторону, пока вода наконец не утащила его вниз. Ему было не справиться с мощным напором, что толкал его вниз, ко дну.

Кирилл тонул. И понимал это слишком хорошо. Надо выбираться, надо выплывать! Он отчаянно забарахтался, но течение всё тянуло его вниз. Паника ледяными когтистыми лапами сдавила горло. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Надо... выбираться... Надо... Он не мог дышать. Он задохнется. Прямо здесь и задохнется, глупый «свободный» буёк. Его найдут на дне. Найдут ведь? Пожалуйста, только не бросайте его здесь! Найдите! Пожалуйста. Он не хочет разлагаться тут, нет-нет-нет. Он хочет домой. Он очень хочет на поверхность. К воздуху, к столь нужному кислороду, к лучам солнца. Он хочет наверх. Ну пожалуйста... Кирилл был готов разрыдаться от беспомощности. Тело не слушалось, его ощутимо трясло, но он всё равно пытался выбраться. Дёргал ручками, ножками, казавшимися сейчас такими слабыми. Вода поддавалась его движениям слабо, стоило сдвинуться вперед хоть на миллиметр, как она вновь отталкивала его назад, дальше от цели и ближе ко дну, и смыкалась плотной завесой над его головой. Он снова пробовал и снова его тельце отшвыривало с такой легкостью, будто он — даже не буёк, маленькое пёрышко, бессильное перед стихией. А дно всё ближе и ближе. Новая попытка. Вниз. Ещё попытка. Вниз. Попытка. Вниз. Нужно пробовать. Пробовать ещё. Только бы не на дно! Его не найдут на дне! И снова провал. Спиной ударился о твёрдый берег, головой — о что-то не менее твёрдое. Кораллы? Это всё-таки дно? Нет, ну пожалуйста, не надо. Не дно! Беспомощно тряхнул конечностями. И ещё. И ещё разок. Бесполезно. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Ну помогите же кто-нибудь! Блять, пожалуйста, хоть кто-нибудь... Помогите. Да помогите же! Твари! Его всё-таки услышали. Кто-то крепко обхватил его за предплечья и потянул наверх. Кирилл наконец смог вдохнуть. Он человек. Точно, да. Не буй, неспособный справиться с волнами, человек! Живой, пока ещё мог шумно втянуть воздух носом и глубоко задышать. Мог подняться и выбраться из той дыры, в которую его затянуло. Кирилл разлепил веки. Перед ним сидела Соня (если он правильно запомнил). Она вцепилась ногтями ему в плечи до боли, удерживая в сидячем положении. Кажется, он упал с дивана, пока был «под водой». Девушка растерянно хлопала глазами, не понимая, что делать дальше. Кирилл кивнул, выражая так благодарность, и встал. Ну, точнее, попытался. Ноги подкосились, и он снова рухнул на пол. — Скорую? — Соня наклонилась ближе, чтобы уж наверняка докричаться до Кирилла. — Я вызову тебе скорую. Кирилл активно замахал головой. Нет-нет-нет. Не надо. Не надо скорую. Он может сам, может теперь выбраться. Надо только ещё чуть-чуть постараться... Он упёрся двумя руками в сидение дивана и вновь попытался встать, в этот раз действуя медленно. Девушка встала с ним, придерживая его за локоть. Гречкин опять кивнул — как болванчик какой-то, в самом деле, — и отнял руку, удаляясь от столика. Он пробирался через толпу, расталкивал людей локтями, даже не обращая внимания кого и куда он бил. Это неважно. Всё неважно, кроме одной мысли, захватившей его разум сейчас, — выбраться. Он. Должен. Выбраться. Он должен — он сможет. Он не будет здесь гнить. Он не станет разлагаться в чертовом баре! Он выберется. Конечно, выберется. Глоток прохладного свежего воздуха оказался для него лучшей наградой. Вот он — вкус свободы. Здесь уже было полегче. Не нужно было пропихиваться через кого-то, спешить, можно было просто медленно перебирать ногами в нужном направлении. Вот и всё. Машина недалеко, недалеко. Тут рядом же совсем. Шаг. Шаг. Ещё шажок. Вот она, его красавица. Даже в темноте горит алым. Он забрался в салон и запер дверь. Безопасность. Хорошо. Осталось только немного подождать, пока эффект от этих блядских шаров спадёт, и можно будет ехать домой. А пока нужно отвлечься на что-то, нельзя засыпать. Он с трудом заставил себя оторваться от спинки кресла и ударить кончиками пальцев по кнопке включения проигрывателя. Заиграл Лёшкин плейлист. Кирилл начал подпевать, запинаясь и подбирая не те слова. Плевать, плевать, главное — не спать. Не закрывать глаза! Кирилл вжался в кресло и обнял себя руками. Его била мелкая дрожь. Веки тяжелели. Так хотелось прикрыть глаза, на секундочку всего. Но нельзя! В голове красным неоном мигала вывеска: «не закрывай глаза!» Кирилл пребывал в полной уверенности, что сдохнет сразу же, как закроет глаза. Сомкнутся веки — и всё, труп. И зря боролся, зря из клуба тащился. А потому нельзя, ни в коем случае нельзя закрывать глаза. Нужно петь, сжимать себя, бить по щекам дрожащими ладонями, но не закрывать глаза. Он всё же уснул вскоре, несмотря на сопротивление. Гречкин крепко обхватывал себя руками во сне, стараясь зацепиться хоть за что-то. Хоть за кого-то. Для Кирилла наступление сна пришло незаметно. В его сновидении всё было точно так же, как в жизни: та же одежда, блестящая цепь на шее, темный салон автомобиля. И всё-таки что-то было не то. Что-то... Рядом кто-то был. Он повернулся к пассажирскому креслу и обомлел. — Ма...мама? — Кирилл неверяще хлопал глазами. Ну не могло же такого быть. Она же... Она умерла. Восемь лет назад. Но она сидела здесь! Прямо перед ним! И улыбалась, так открыто и широко. Он никогда не видел её такой счастливой, кроме того дня, когда она умерла. — Да, сынок? — она продолжала улыбаться. — Ты как... Здесь? Мама, как же? Всё было таким реальным, что у Кирилла не закрались сомнения, что происходящее — просто сон. — Пришла к тебе. — Я... я умер, мам? — он почувствовал, как глаза наполнились слезами. Пожалуйста, только не это... Он же не должен был... Ему всего двадцать. Чёрт! Крупная слезинка соскочила с ресниц и покатилась по левой щеке. Женщина протянула к нему руку, мягко погладила сына по щеке, стирая мокрый след. — С чего ты взял? Ты живее всех живых, мальчик мой. — Как ты? — грустно усмехнулся Кирилл, снова чувствуя себя перед ней маленьким ребёнком. Её мальчиком. Она никогда его так не называла, но слышать такое обращение было приятно. Она покачала головой, отнимая ладонь от его лица. Только сейчас он заметил красные полосы на запястье. Он бросил взгляд на другую руку: там то же самое. Те же полосы. Но как же так? Он схватил её за руки, пытаясь внимательнее осмотреть запястья. Но сколько бы ни вглядывался — не выходило. Просто красные полосы... Неужели кровь? Неужели она себя резала? Мама никогда бы не стала, нет. Она не такая. Она бы не стала! — Ну, что такое? Что случилось? — заботливо спросила она, заметив, что Кирилл снова плакал. — Т-твои руки, мама! — А что с ними? — она звучала так удивленно, будто действительно не знала: а что же не так? — Кровь! Порезы! — Кирилл, жутко стыдясь перед матерью, перешёл на всхлипы. Он не мог сдержаться, просто не мог перетерпеть ту боль, что заливала его при мыслях о травмах мамы. — Ну-ну, не плачь. Это не кровь. Смотри-ка, — Она мягко отняла у него руки, подняла их вверх и покачала запястьями из стороны в сторону, — видишь? Это не порезы. Всего лишь верёвочки.