Сначала была пустота, чёрная пелена, застилающая глаза и шёпотом диктующая слова.
Потом была боль — огромная и вечная. Оттенки боли всегда были видны чётко и ясно, ведь это, как и пустота, пелена, но уже красная, обильно пульсирующая, и каждый импульс причинял дискомфорт, сравнимый с глотанием стеклянной рамы.
Далее появилась она — голубая бабочка, залетевшая в пустоту. Она лишь шевелила своими маленькими и аккуратными крылышками.
Крик перешёл в устрашающий и навевающий негативные эмоции вой. Он то усиливался, то напрочь затихал, но я чувствовал пульсирующие красные облака, которые, собравшись кучкой, бессовестно окидывали воющую от боли жертву железными каплями. Руки и тело были щедро испещрены рваными ранами, а лицо вовсе стало неузнаваемым.
Пропитанное солёными слезами лицо Оливера всем своим видом показывало стыд и пустоту. Яркие ранее глаза сменились на заплаканные, красивая и кудрявая шевелюра превратилась в отдельные островки волос на голове. Не выдержав очередной пытки, Оливер закричал, а если быть точнее — попытался закричать. В полной тишине, в пелене пустоты послышались тяжёлые вздохи и редкие повизгивания. Он не просил помощи, не тянул руку, ничего не говорил, а лишь страдал. Его вены пульсировали и вошли в единый такт с болью, которая продолжала заставлять Оливера глотать стекло.
Руки парня покрылись красным оттенком, и, издав последний крик, он сдался. Из измученного тела, которое отныне осталось с огромным количеством физической боли, ушла душа. Больше оно не двигалось никогда. В красных облаках, появившихся над телом, виднелись странные блики и тени. Внимательно приглядевшись, я увидел целый рой бабочек. Целый рой синих бабочек.