Третий лишний

1 Часть

  Пожалуй, история моей жизни несчастливая, но точно не тихая и спокойная...

Все началось так давно, что сейчас я уже не могу вспомнить, как и почему, а главное, зачем все привело к этому?

У меня есть два брата, родных, близнеца. Знаете, все это ложь про то, что братья – твоя семья и опора. Ложь. Мы родились с периодичностью в час, тогда, восемнадцать лет назад, но Артем со Славой тридцать первого мая в десять и одиннадцать ночи, а я – первого июня в ноль-ноль. Странно, но, кажется, даже мой день рождения очень навязчиво отделил меня от них.

Братья, хотя, назвать их таковыми можно было только с самой большой натяжкой, почему-то невзлюбили меня с того момента, как мы начали что-то понимать. Они всячески шпыняли меня, били, отнимали игрушки, наша комната была их. Не моей, у меня, казалось, не было места в этой квартире. Наша семья была небогатой, а потому рождение трех детей заставило родителей налечь на работу, как только наш возраст подошел к тому времени, как следовало бы отдать в садик.

О!.. Я думал тогда, маленький и тихий, потому что старшие забрали все витамины до меня, что все наладится, безуспешно пытался подружиться с моими братьями. Но они, столь дружные, практически неразделимые надвое, по какой-то причине не хотели стать трио. Стать мне братьями. По праву старшинства они посылали меня со всякими мелкими поручениями, сваливали на меня всю вину. Матери и отцу было некогда заниматься нашими междусобойными ссорами, потому они просто наказывали меня, ставили в угол, иногда пороли, лишали столь редкого сладкого, отдавая братишкам, а те лишь смеялись, тыкая в мою сторону пальцем и толкаясь, когда я, садясь куда-нибудь в угол, тихо хныкал, поджимая колени. Да, я был тем еще нытиком. И слабаком.

Садик, школа... С каждым годом все становилось хуже и хуже. Братья, быстро росшие, обзавелись друзьями, не отдаляясь друг от друга, но в то же время, они быстро выучились язвительности и мату, становясь во главе малолеток. Сколько я не просил перевести меня в другую группу или класс, все попытки проваливались. А все потому, что Артем со Славой были против меня. Их ненависть с годами росла в прямой пропорциональности с их близостью. Я же не слепой и не глухой, да и комната у нас одна, а спали эти двое вместе, никогда не пуская меня к себе. Я спал на раскладушке, как только вырос из детской кроватки; спину всегда ломило, а шея жутко болела, но всем было плевать. Эти же двое были слишком близки, ненормально связаны. В то детское время я не знал, что такое инцест, но на их детские поцелуи и ласки смотрел, приоткрыв рот – тогда я еще хотел, чтобы я был «с ними».

Я быстро уяснил одну вещь – всем плевать. Люди – такие мрази, каких еще поискать. Мои братья – ублюдки, каких не было на свете. Они настраивали ребят вокруг против меня, наслаждались, когда мои вещи рвали и отнимали, помогали держать меня, когда кто-то хотел избить бедного парнишку.

Боже, сколько раз я жалел себя! Сколько раз хотел смерти этим двоим, мечтал родиться в другой семье... Но снова просыпался от ломоты в спине, вставал, оглядываясь на сплетшихся в объятьях братьев и выходил готовить им завтрак. Годам к десяти я понял, что перечить им – смертоубийство. Бесполезно. Они, кажется, даже никогда не называли меня по имени, только «шкет», «мелкий», «эй ты!». Они ни разу не выслушали ни одной моей фразы, кроме первых моих «обзывательных» слов, которые я выкрикнул им, когда они в очередной раз свалили на меня вину за разбитый горшок. Потом я был избит ногами в живот, чтобы не было видно синяков, и замолк. Затаил злобу в себе.

Кажется я уже говорил, что друзей у меня никогда не было? Все, кто хотел дружить с Заморышем, как меня прозвали братья в классе, тут же были либо побиты, либо перетащены на свою сторону. Я... одинок. Одиночество родилось во мне еще тогда, восемнадцать лет назад, первого июня. Кстати, братья демонстративно праздновали свой день рождения отдельно от меня, тридцать первого, а на следующий день делали вид, что ничего сегодня и нет. Плевать, я смирился.

Сколько всего может вынести человек, пока не сломается!.. Я не ломался. Я рос, несмотря на них, несмотря на ненависть их и класса, безразличие родителей, одиночество. «Подумаешь!» - успокаивал я себя. Все перетерплю.

Я всегда был тихим, незаметным – научился. А вот братья – нет. Они хотели быть яркими, начали красить волосы лет в пятнадцать, курить, пить, открыто ругаться матом и всем перечить. Их переходный возраст стал чуть ли не роковым временем для школы, где они уже прочно обосновались на постах Королей. Два ублюдка.

Меня же нет. Ну просто – нет. Все в школе знали, что мы тройняшки, все же, это нечастое явление, но меня не замечали, или же открыто ненавидели, стараясь заслужить покровительство Артема и Славы. Я старался не нарываться, обходя все стычки стороной, никогда не отвечал. Да, я слабак, это знали все, как в школе, так и в районе. И за это ненавидели еще больше.

Но хуже всего стало в старших классах, когда мои оценки пошли вверх, ведь мне не с кем было гулять и развлекаться, я только сидел дома и от скуки учился. Но вот тогда-то я и пожалел об этом. Братьям дико не понравилось, что я в чем-то лучший, ведь сами они знаниями не блистали. Как я ни старался наладить с ними отношения в чуть более взрослом возрасте, умолял не трогать меня, но всегда натыкался на столь ощутимую стену между нами. Словно и нет у меня братьев.

Так вот, оценки мне, кстати, доставались не так легко, но у меня хоть появилась цель в жизни, и родители меня похвалили! Золотая медаль... Да, к старшим классам, когда угнетение началось не только со стороны детей, но и учителей, получать пятерки становилось труднее, а ненависть со стороны столь близких по крови мне людей стала уже осязаемой. Сколько раз, получая удар тяжелым ботинком в живот, я, давясь слезами, спрашивал: «За что?!» А в ответ получал лишь насмешку и плевок в землю рядом со мной. Мое тело было сплошным синяком с самого детства.

Удивляюсь, как я еще держался? Наверное, потому что так отчаянно хватался за эту уже почти призрачную Золотую медаль и отъезд в университет. Этими мечтами я только и жил, с самого вступления в старшую школу. Десятый, начало одиннадцатого класса... Каждый день я повторял эти заветные слова, как мантру Небесную. У меня же должна быть надежда?.. Но она не помогала...

Я рыдал так часто, что заглушал ночами даже стоны братьев, от чего получал новую порцию тычков на утро, потому что тем-де не нравилось, что я ною. Никому не нравилось.

Но я же просто младшенький, пустое место. Только, знаете, пустое место игнорируют, а не третируют... Мне кажется, будь я сильнее их, я бы давно навалял им по первое число, но я не мог. Единственный раз, первый и последний, когда я набросился на Артема с кулаками, еще давно, в классе девятом, тогда они вдвоем отдубасили меня так, что я лежал в больнице с несколькими переломами. Естественно, они выдали родителям историю о том, как я неудачно споткнулся, а они не успели поймать. Меня же предложили убить, если проговорюсь. Нет, жить мне тогда еще хотелось, потому я смолчал, зато получил почти две недели без этих уродов, наслаждаясь глотком свободы. Какое было счастье, позволившее мне понять, что жизнь все же есть!.. Я даже чуть-чуть подружился с одним мальчиком, но с визитом братьев тот больше не говорил со мной... Как обычно.

Конец года был все таким же унылым и безрадостным. В школе стало еще труднее – казалось, они все твердо решили сделать мою жизнь еще отвратительнее, чем она есть. За что? Почему? Только потому, что братья - негласные ее Короли? Но я-то тут причем? За что меня запирали в туалетах, где избивали? Почему я носил в школу лишь одну тетрадь с ручкой, а все мои учебники были безвозвратно испорчены? Радует лишь то, что родители хоть как-то поддерживали меня, впервые за что-то хваля – за оценки. А вот братья...

За что?.. Я так часто задавался этим вопросом. Я же обычный. Такой же, как все. Но, видимо, судьба невзлюбила меня с рождения...

Полугодие закончилось так же хреново, как и началось. Но хуже всего было то, что сказали родители перед самым кануном Нового года: «Мы будем праздновать у друзей». У меня сердце в пятки ушло в тот миг... Как я умолял их взять меня с собой, или хотя бы просто не уезжать! Они не поняли меня, потрепав по голове и пожелав удачно встретить, уехали тридцать первого декабря.

- Что, боишься, Заморыш? – хохотнули братцы, стоило двери лишь захлопнуться. Боялся. Сильно-сильно. Я ушел в комнату, пока эти двое отправились в магазин за... выпивкой, конечно. Хорошо хоть, друзей не привели.

Они вернулись уже изрядно поддатыми, когда я уныло смотрел телевизор в комнате, где крутили дурацкие фильмы о любви вроде «С легким паром». Ненавижу такие фильмы, ненавижу все, что просто скандирует о том, что жизнь вокруг цветет и пахнет. Нет у меня жизни, потому что я ничто, как мне внушали с детства. Ненавижу детство. Господи, хотя, в тебя я давно не верю, но тогда к кому мне обращаться, если никого нет?.. Я уже ни во что не верю, ни в дружбу, ни в любовь, ни в жизнь. Ни во что.

Братья не стали заходить в комнату, продолжая свою пьянку. Наверняка трахаться будут. А мне что?.. Меня нет здесь. Я усиленно уставился в экран, пытаясь вникнуть в эту глупую историю любви, но потом покосился на тикавшие в полутьме часы. Одиннадцать ночи. Через час этот Новый год. За окном раздавались звуки фейерверков и крики людей, у всех праздник. Честно, никогда не понимал тупого празднования начала еще одного дерьмового года в жизни. Хотя, праздник с родителями... все же был праздником, пока мы не расходились по комнатам. А вот потом... потом наступал мой кошмар.

За окном громко, почти рядом с домом, взорвалась хлопушка и донесся смех. С кухни, пьяный и неадекватный. Я сжался, подтягивая колени к груди и съезжая с кровати на пол. Хотелось уйти отсюда, но вряд ли Артем со Славой выпустят меня. Им же нужно надо мной поиздеваться под предлогом опеки.

На кухне что-то грохнуло, разбилось, Артем заржал громче, тут же непонятно забулькав, словно присосался к бутылке. Хоть бы быстрее отрубились...

Минутная стрелка медленно ползла вперед. Одиннадцать ноль пять. Ноль шесть... Я полностью сосредоточил свое внимание на тихо тикающих часах. Хочу уже поскорее этот год, чтобы съехать. О да, это будет мое последнее полугодие, а затем я свободен. Навсегда.

Дверь оглушительно содрогнулась от удара по ней, распахнулась, и в комнату ввалились пьяные братишки, похожие, как две капли воды. А я, третий, вообще не вписываюсь.

- Хе-хе-ей! – воскликнул Артем, шатаясь, подходя ко мне, сжавшемуся на полу, и хватая за отросшие волосы, вынуждая чуть приподняться, выпрямляя руки, а мои глаза слезиться. – Замо-орыш, что это ты не празднуешь? – выдохнул он мне в лицо, обдавая пьяным горячим дыханием. Я промолчал, сжимая глаза. Они уже были полураздетые, в одних джинсах, с раскрасневшимися лицами и лихорадочно блестящими глазами. И в неадеквате. Постепенно становилось все страшнее.

- Сла-ав, он смеет не отвечать! – проныл самый старший из нас.

- Вот ублюдок... - выдохнул хрипло Слава, тоже подходя и замахиваясь на меня ногой, ударяя в живот – их излюбленное место, - отвечай, когда спрашивают!

- Я... я... мне и тут... хорошо, - выдохнул, задыхаясь от острой боли я, из глаз брызнули слезы. А вот это зря-я-я, ох зря. Мне страшно. Дело в том, что они ненавидят, когда я плачу – говорят, что мое лицо слишком похоже на их, а им не нравятся плаксивые рожи. Не хотят, чтобы кто-то смел видеть, как они могли бы выглядеть, когда бы плакали.

- С-сученыш! – взъярился Артем, дергая меня за волосы и, кажется, вырывая пару волосинок. – Тут хорошо?! Дрянь! – он окончательно вышел из себя, сильно толкая меня ладонью в лоб, отбрасывая от себя и добавляя еще и пинок.

- Темка, он... ик!.. сука, как же достал! – прошипел Слава, подходя к брату и обнимая его за шею. Видно, они уже настолько пьяные, что ничего не соображают, раз на моих глазах начинают лизаться. Я сжался, пытаясь отползти подальше, а лучше – вообще на выход.

- Куда погнал, кретин! – Артем оторвался от брата, резко оказываясь возле меня и толкая ногой. Я все молчал, тихо всхлипывая. – Задолбал молчать! Отвечай! – Он поднял меня за грудки, приближая мое лицо к его.

- Отстаньте... - выдавил я. Мне сейчас никто не поможет... Родители уехали, а значит, я совершенно беззащитен.

- Ах ты! – он согнул колено, ударяя меня в живот и прижимая к стене. – Слав, надо научить его... разговаривать со старшими! – крикнул тот брату, резко отпуская меня, и я повалился безвольно на пол, отползая назад. Научить?.. Как?! Что они опять задумали?..

Слава нехорошо ухмыльнулся, схватил меня за шкирку, кидая животом на кровать, так, что ноги остались на полу, а задница отпячивалась. Я все же решил сопротивляться, пытаясь встать, но получил ногой по спине и под колени, и снова повалился, бессильно хныкая. Старший сорвал с меня домашние штаны с бельем, а Слава расстегнул свои джинсы, обнажая возбужденный член.

- Нет! – так страшно мне не было никогда. – Нет! Пожалуйста! Пож... - я запнулся, истошно закричав, когда Слава со всей силы качнулся, входя. По внутренним сторонам бедер заструилась кровь, а Артем зажал мне рот рукой, садясь на край кровати, а второй удерживая мои руки. Слава стал вколачиваться, не заботясь обо мне ни капли, а я громко всхлипывал, заливая слезами простыню, прокусывая губы и пальцы брата до крови. Тот отдернул руку, врезав мне по щеке со всей дури, потом по второй. Жуткая боль ниже поясницы не давала даже отвлечься от нее, и на пощечины мне сейчас было плевать. Моя кровь послужила отличной смазкой, позволяя Славе глубоко и быстро вколачиваться, царапая мою спину отросшими ногтями. Я кричал, рыдая и молил прекратить. В голове мутилось, сознание уплывало, но резкие пощечины Артема на секунды отрезвляли.

- А! А-а-а! Пож... жал... уйста! Прекрати! А! – я запинался, кусая губы, практически не чувствуя задницы, ощущая только толчки и дикую, пронзающую до костей боль.

- Гляди-ка, он еще и разговаривает! – недовольно воскликнул Артем, связывая мои руки простыней, хотя я и так уже не мог двигаться от боли. Он привстал, врезая мне ступней по лицу и в кровь разбивая скулы, нос и губы, хотя те и так кровоточили. Он тоже расстегнул джинсы, кивком головы приказав Славе изменить положение, и вот уже его возбужденный член с трудом входит в мою задницу.

Я заорал еще сильнее, хотя думал, что острее боли быть не может, но братья лишь врезали мне по лицу, прижимаясь друг к другу и по очереди вколачиваясь в меня, наверняка разрывая мне там все мышцы. Мне казалось, что меня разрывают на части, когда двое по очереди кончили в меня, выходя и вытираясь от крови моей футболкой. Горячая сперма стекала по моим ногам, смешиваясь с кровью, а я отключился от сильнейшей боли.

Когда я очнулся, сквозь туман боли я услышал бой часов. Двенадцать. Новый год... С кухни доносились веселые крики, чоканье бокалов. Обо мне Артем со Славой совершенно не вспоминали. Ах, точно, меня же нет...

Воспаленным сознанием я чувствовал лишь боль. Чуть приподнялся на дрожащих локтях, все еще лежа животом на кровати. Поясницу пронзила только чуть притупившаяся боль. Мне... так больно. Так хреново не было никогда. Меня изнасиловали собственные братья-близнецы.

Я... просто теперь... кажется, что мир вокруг рухнул повторно. Нет, он рушился давно, но сейчас уничтожился за полчаса окончательно. Сгорел дотла. Я сгорел. Сломался.

Ползком я добрался до окна, слыша, будто сквозь стену, крики «Ура!» и салюты. Последние силы ушли на то, чтобы приподняться до уровня окна. Идея пришла неожиданно, но теперь плевать. Я дрожащими пальцами открыл старую щеколду деревянного окна. Оглянулся на часы. Двенадцать десять.

Стула не было рядом, потому пришлось с огромным трудом забираться на подоконник, постанывая от жуткой боли.

Смерть – это некрасиво. Самоубийство – грех. Но для меня Бога давно нет, кто станет судить меня, если братья мои не судимы? Зачем мне дальше жить? Я глянул на черное небо, сейчас, в сотнях огней. Красиво... Я даже отчасти рад, что умру под таким красивым небом.

Странно, никогда не думал о суициде... Несмотря на все трудности, побои и ненависть я держался. Крепился, жил надеждой, строил свой воображаемый мир. А сейчас я чувствую, как он горит, сгорает без остатка. По красным, разодранным щекам побежали слезы, вызвав во мне каплю апатичного удивления – я, кажется, уже выплакал все.

Подумать только, на что способен человек! Простите мама, папа... Умирать – некрасиво, неэтично, а грязно и трусливо. Я трус, слабак, да. И потому я больше не могу это терпеть.

Сломался. Я в последний раз глянул на небо, перевалился через подоконник окончательно, закрыл глаза и ощутил всю прелесть падения. Жаль, что последнего. А я бы так хотел летать...