Сборник Яоя 18+

Пляски, указы и Федины кудри

Федька чувствовал себя так, будто в нем кровь закипает. В покоях царевых было жарко, душновато даже, а юноша ещё и кружился, выплясывал. Полумрак разрывался лишь рыжим светом свечей да пламени в печи. А юноша вертелся, пылал, точно сам был огнем. Лихо так вытанцовывал, этак и скоморохи на ярмарках не могут, а он без особого умения и того лучше пляшет. Ну, оно и ясно, моложавый, горячий - кровь с молоком. Усмехнулся Басманов - правду про него сказывают, в юбке перед царём пляшет. Да разве ж ему оттого плохо? Как бы не так, Фёдор и сам не прочь перед государем покрасоваться, а уж в юбке ли, или вовсе без неё - не столь важно. Намахался цветастыми одеждами, наблестелся в бликах свеч серьгами да золотыми перстями с каменьями, наплясался. Притомился, от жара распаленный, изогнулся, точно лебедушка на пруду, мягко скользнул, поплыл к царевой кровати. На краю полусидя-полулежа Иван Васильевич расположился, на Федюшу своего глядит, глаз оторвать не может да к чарке вина порой прикладывается. Басманов лихо на колени царевы садится, кудрями своими, точно ворон крылом, махнув, улыбкою лисьей сияет, ногу на ногу закидывает. - Что, Федюша, уморился? - вопрошает государь, садясь ровнее да на юношу поглядывая жадно так, что сокол на мыша. - Уморился, царь-батюшка, - соглашается Басманов. Тут же чувствует, как в его кудри тёмные пальцы крючковатые пробираются, поглаживают. - Жарко мне. - Ну, а ты одёжу, платья-то свои снимай, коли жарко, - отвечает Иван, чуть оттягивая Фёдора за волосы, заставляя его откинуть голову слегка назад и оголить шею, на которой тут же заплясали рыжие отсветы пламени свеч. - А я, царь-батюшка, знаешь ли, так притомился, - отзывается юноша, - что уж сил нет с себя одёжу снимать. Басманов улыбается, бровки соболиные свои вскидывает, глаза васильковые государю строит. На руке перстень покручивает, на царя поглядывает, играючи, чувствует, как с кудрей на спину сильная рука спускается. - Что ж, коли сам не в силах, так я и помочь могу, - отвечает Иван, улыбаясь не по-доброму, будто зверь какой на юношу смотрит. Скользит свободной рукой по подолу, забирается Федьке под юбку. Басманов ногу с ноги скидывает, даже бёдрами чуть вперёд подаётся и чувствует чужую тёплую руку внизу. По телу-то у юноши жар разливается с ледяной волной мурашек напополам, тяжелеет все, вязнет в желании, и Фёдор глаза на мгновение прикрывает, губу закусывает. - Ах ты, подлец-бесстыдник, - шепчет ему царь. - Без исподнего щеголяешь. - А, может быть, и щеголяю, - игриво отзывается Басманов, тряхнув головой и заставляя копну кудрей вновь красиво взвиться и изящно растечься по его плечам. Серьги в ушах забренчали, звонко, переливчато. - Стало быть, ещё перед кем-то, окромя меня красуешься? - вопрошает царь уже суровее. - Отвечай, перед кем. Юноша чувствует, как там, внизу, на нем ловкие государевы пальцы сжимаются, да хорошо так, что еще больше хочется. Федька не сдерживается и стонет протяжно, в спине прогибаясь, отклоняясь назад, чувствуя, как царь его за пояс придерживает. Ему бы и соврать, чтоб Иван с ним сейчас погрубее обошелся, да только Федюша не дурак, знает, что с государем заигрываться долго нельзя, а не то и поплатиться можно. - Что ты, Иван Васильевич, - ехидствует Басманов, закидывая свою руку на цареву шею сзади, пальцами водит, едва касаясь, узоры причудливые на коже вырисовывая. - Не перед кем мне, кроме тебя, красоваться. Такая ведь стать, - лихо поправил он кудри, - как моя, только государевой должна быть. Лучше меня ведь не сыщешь. - Прав ты, Федюша, - соглашается царь, властно сжимая ладонь на спине юноши. - Краше тебя никого нет, потому ты и мой. Но только смотри мне, - вновь ужесточился на полтона голос Ивана, - коли прознаю, что с кем еще гуляешь, высеку, позорника. Басманов усмехнулся: - А ты секи, секи, царь-батюшка. Мне от твоей руки сеча не страшна. Да и ничего другое от твоих рук не страшно, - Федя вновь по-лисьи улыбнулся и сызнова чуть вперед бедрами бесстыдно толкнулся, чувствуя смазанное горячее прикосновение под подолом, опять застонал, голову запрокинув. Государь снова смягчился, видя, как юноша податливо нежится в его руках. Разумеется, мужчина на Федюшу не серчал - знал, что тот все для него сделает, потому что преданный, да и не дурак к тому же - понимает, что под царским крылом всегда в безопасности будет, а потому государя гневить не станет. Он даже в руки-то никому, окромя Ивана не дается, послушный. Басманов-то все ластится, сопит, дышит жарко, будто этим государя упрашивает, глядит глазами-угольками, потемневшими от полумрака комнаты и от желаний Федькиных. А царь уж и сам рад его облапать, распускает руки пуще прежнего, к юноше тянется, касается его так чутко, что тот всем телом содрогается. Целует Федюшу в шею, а Басманов все тает да с царских колен на постель сползает, на шелковые простыни укладываясь. Опосля осторожно из государевой хватки выпутывается, чуть отодвигается, будто недотрогу из себя строит, глазками своими васильковыми невинно хлопает - вновь играть изволил. - А ты, царь-батюшка, давеча говаривал, что от одёжи мне избавиться поможешь, а я в ней еще, - лепечет Фёдор, точно обиженно, и тут же по постели разваливается, будто и впрямь силы его покинули. - Нетронутый совсем. А Ивану-то только этого и надобно, он с Басманова всё до последней ниточки стянет. Пуговицы его дрожащими от желания пальцами расстегивает, и все подмывает сорвать с Феди одежду безжалостно - а, впрочем, оно и можно, юноша хоть за свои наряды и радеет, да царь ему все равно еще хоть сто таких подарит. Федюша, у которого лишь щеки от танцев доселе рдели, теперь совсем весь вспыхнул, заалел, всё на руки царские кидается, ерзает - кровь-то молодая, горячая, ему уж невтерпеж вовсе. Тлеет, стонет нарочито распаляющее, на поцелуи напрашивается, ласки хочет всякой, и грубой, и мягкой. Весь, целиком и полностью государю своему отдаться готов, а тот-то и не гнушается, берет его, послушного, податливого, самого себя, точно на блюдечке с голубой каёмочкой, подносящего. И берет властно, горячо, по-хозяйски, а Басманов-то и не против.